Мейсенский узник

Подгоняемый неудержимым честолюбием, Херольд, как одержимый, толок, растворял, осаждал, фильтровал и смешивал компоненты. Он взбалтывал каламин с водой и получал густой вишневый оттенок, растворял золотые дукаты в царской водке и получал розовый перламутровый люстр, как до него Бёттгер; он изобрел железосодержащие пигменты, которые при обжиге давали бурые и, в определенном интервале температур, зеленоватые тона. Каждое изменение оттенка он с дотошностью истинного химика отмечал в своих записях.

Словно по волшебству в тиглях и колбах перед ним возникали цвета, на изобретение которых Штёльцель и Кёлер потратили целую жизнь. И все же радость, с которой он записывал результаты в пухнущую книжку рецептов, не могла затмить других, более важных целей. Новые знания были лишь средством преодолеть зависимость от химиков — создателей эмалей, мощным орудием давления на мейсенскую администрацию, а в идеале и на самого короля.

В следующее десятилетие Херольд сумел получить не менее шестнадцати новых цветных эмалей. Многие из них до сих пор никому не удалось улучшить, и они применяются на Мейсенском заводе по сей день. Кроме того, он разработал муфельную печь, которая лучше обычной подходит для обжига цветных эмалей. С ловкостью опытного чернокнижника он создавал нежнейшую бирюзу, не уступающую лучшим образцам селадонового фарфора из королевского собрания, насыщенный аквамарин, цвета гороха и яичного желтка, великолепный красный, изысканный лиловый, гранатовый — калейдоскоп красок, наполнивший роспись фарфора невиданным блеском.

Теперь в продаже появились удивительные полихромные изделия, в том числе расписанные эмалями, составленными по рецептам горемычного Кёлера.

А тем временем разрешилась и задача получения чисто-белого черепка: с 1724 года в качестве плавня использовали уже не алебастр, а смесь кварца и полевого шпата. Полевые шпаты входят в число самых распространенных минералов земной коры. Они представляют собой алюмосиликаты щелочных металлов; именно при их разложении образуется каолин. Главное преимущество полевого шпата, помимо доступности, состоит в том, что смесь из него, кварца и каолина более стабильна при обжиге, чем смесь каолина и алебастра. При высоких температурах он не только плавится, заполняя поры в каолине, но и спекается с кварцем, придавая массе плотность, так что изделие не оседает.

Штёльцель и другие рецептурщики не знали, что смесь каолина, полевого шпата и кварца практически соответствует той, с которой работали китайские и японские мастера, тем не менее это было именно так. Методом проб и ошибок мейсенцы разрешили проблему желтоватого оттенка, мучившую Бёттгера, а заодно научились получать не только идеально-белую, но и более стабильную при обжиге массу. В сентябре 1725 года Штейнбрюк взволнованно записал: «22-го числа сего месяца отправили на дрезденский склад большой набор для каминной полки из семи предметов, также расписанных красным и в японских цветах. Говорят, что его величество остался чрезвычайно доволен».

Работа Херольда обходилась фабрике очень дорого. Администрация была недовольна его высокими запросами. Еще в 1720-м Хладни получил указания «выяснить, нельзя ли получать расписанный им фарфор по более низкой цене». Хотя мейсенский фарфор был гораздо дороже почти всех разновидностей японского (кроме какиэмона), Херольд не шел ни на какие уступки. Однако спрос не падал, а только рос, подхлестываемый общеевропейской модой на женскую раскованность и страсть к роскоши. Когда светская красавица наливала кофе из мейсенского кофейника, расписанного китайскими мандаринами, или бросала взгляд поверх чашечки с «индианскими цветами», фарфор был такой же непременной частью ее арсенала соблазнения, как веер, ароматические флакончики, румяна и пудра. Благодаря Херольду мейсен стал повальным увлечением знати.

Славу мануфактуры укрепляла не только редкостная красота ее изделий, но и таинственность, окружавшая их производство. Мрачный замок на скале, куда не было хода посторонним, рождал множество толков. Джонас Ганвей, английский купец, посетивший Мейсен в 1752 году, писал: «Дабы по возможности сохранить это искусство в секрете, на Мейсенский завод… не пускают никого, кроме тех, кто непосредственно там работает».

Немало обсуждали и дороговизну мейсенского фарфора. Ганвей писал скептически: «Они говорят, будто не успевают выполнить заказы, поступающие из всех частей Европы и даже из Ариты, и потому не видят надобности снижать цену». Однако напрашивается мысль, что Ганвей не разглядел главного: притягательность мейсенского расписного фарфора для любителей роскоши из Вены, Аугсбурга и даже Англии состояла отчасти именно в его дороговизне, придававшей обладанию этими редкостными, труднодоступными предметами особую прелесть.