Мэйв Флай

В последний раз я позволяю себе, заставляю себя принять красоту этого места. Кричащие дети, матери-алкоголички или изможденные матери, далекие или слишком увлеченные отцы. Чахлые двадцати-, тридцати- и сорокалетние, которые просто любят это место больше всего на свете. Они все крепче цепляются за мягкие и простые фантазии своего детства. Их тела разрушаются и увядают, а фантазии все равно остаются. Тыквы, магия Хэллоуина. Я ничего не могу с собой поделать. Я люблю этот парк. Люблю каждый липкий пластиковый дюйм. Возможно, мы с Лиз похожи больше, чем когда-либо признавались себе. Возможно, мы со Сьюзен похожи. От обеих мыслей мне становится плохо. Я закрываю глаза и качаю головой. Открыв их, я в последний раз оглядываю свои владения.

Это мое бывшее королевство.

Которое у меня отняли.

Я не готова уйти, не готова оставить его, но таков поворот моей жизни. И мне нужно многое успеть сделать до того, как закончится эта ночь. У нас впереди много работы, и меня охватывает новая ярость. Большая ярость, чем я чувствовала уже давно.

И в этот раз я ничего не делаю, чтобы заглушить ее.

* * *

Над головой висит толстая и тяжелая луна, проливая белый свет на фонарные столбы автостоянки, и мне все-таки немного везет. Лиз и Андрэ стоят возле машины Лиз, но она никак не может вставить ключи в замок. Возможно, потому, что это брелок, который она пытается как-то вставить, а они оба, похоже, об этом забыли. Андрэ покачивается на ногах.

- Привет, - говорю я.

Они не сразу понимают мои слова, но Лиз поднимает голову и смотрит на меня с прищуром.

- Что ты здесь делаешь? - говорит она, даже немного невнятно. - Тебя уволили.

- Я знаю, - говорю я, прислонившись к своей машине, припаркованной рядом с ее, между нами одно пространство. - Разве это не безумие?

Андрэ берет у нее брелок и пытается каким-то образом засунуть его в дверь машины.

- Зачем ты его надела? - говорит Лиз.

- Аx это? - говорю я. - Я взяла его в качестве прощального подарка. Мне очень идет, правда?

- Но ты не Золушка, - говорит Лиз и качает головой.

- Нет, - говорю я. - Нет, я не Золушка, - я скрещиваю руки перед грудью и через минуту говорю: - Ну, вам двоим спокойной ночи!

Я отпираю свою машину.

Я уже проскальзываю внутрь, когда Лиз говорит:

- Я неважно себя чувствую, - а Андрэ ворчит в ответ.

- О... Вам двоим нужна помощь?

Андрэ поворачивается ко мне, и по его губам течет слюна. Он напряженно моргает. Его мышиные ушки кривятся.

- Почему бы мне не отвезти вас домой?

* * *

Андрэ и Лиз сутулятся на заднем сиденье "Mустанга", когда мы разгоняемся по шоссе. Когда я уворачиваюсь от машин, их тела сотрясаются от каждого движения. Возможно, я виляю и петляю больше, чем нужно. Возможно, я еду чуть-чуть слишком быстро. Поворачиваю слишком резко.

- Очень жаль, что вы плохо себя чувствуете, - говорю я. - Ты не так уж часто болеешь, Лиз, и Андрэ, похоже, достаточно вынослив.

Лиз что-то бормочет.

Я задыхаюсь.

- Подождите... О, нет! Вы случайно не ели сегодня пончики в комнате отдыха?

Лиз нахмурила брови.

- Я имею в виду... Я очень надеюсь, что нет, - говорю я. - Потому что у меня просто ужасное чувство, что в этих пончиках была большая доза "Диазепама". Tак много... "Диазепама". О, ты не знаешь об этом? Я думала, ты разбираешься в наркотиках, Лиз. Ну, это бензонал, похожий на "Pогипнол", но он совершенно легален по рецепту и широко используется в паллиативной медицине. Разве это не... здорово?

Лиз что-то булькает, и слюна Андрэ скапливается у нее на коленях.

Я включаю радио.

- Ты знаешь эту песню, Лиз? Нет, полагаю, что нет. Насколько мне известно, она не входит в канон парка, хотя я могу и ошибаться. Может быть, мы могли бы подать петицию? - я подмигиваю ей через зеркало заднего вида. - Леон Пейн[22], "Слепой балладник" - так его называли, написал эту песню, скорее всего, имея в виду Эдди Ноака[23], который должен был ее исполнить, что Ноак и сделал, в конце шестидесятых. Знаешь, эти кантри-парни. Йуу-хууу! Говорят, что Пейна вдохновил разговор между его отцом и другом о серийных убийцах, но я предпочитаю верить, что он просто написал ее о себе. Божественное вдохновение, можно сказать. - .

Я вздыхаю, желая провести руками по певцу, услышать его голос прямо у своего уха, внутри своих костей.

- Джек Киттел - так его зовут, - говорю я. - О нем почти ничего не известно, и, насколько я знаю, он больше ничего не записывал. Но он записал эту песню, единственную песню, в 1973 году в Маскегоне, штат Мичиган. Tы слышалa о Маскегоне? Раньше не слышала. То, как он использует свой голос, то, как он чувствует ноты и текст, накладывая их на эту витиеватую, мечтательную, лилейную стальную струну, - я дрожу. - Это действительно меня заводит. Заводит меня. Понимаешь, Лиз? Да, понимаешь.

Андрэ бормочет, пытается сесть и снова падает.

- О, ты знаешь эту песню, Андрэ? Я подумала, что ты, возможно, немного круче, чем ты думаешь. Знаешь что, я думаю, мы должны спеть под нее. Что скажешь? Разве это не весело?