Он видел много кошмаров и они всегда немного отличались друг от друга. Он убивал Эльстер то лезвием из трости, то душил, то стоял на коленях уже над мертвым телом и скользкими руками пытался починить оказавшийся слишком хрупким механизм. Джек терялся в черном провале, а за спиной Уолтера на секунду в едином восторженном экстазе замирала толпа, но иногда никакого провала не было и он не мог оторвать взгляда от конвульсивно дергающейся петли, и иногда Джек оставался стоять на эшафоте, но словно таял под оказавшимся беспощадным серым альбионским солнцем, и с его плеч и лица что-то белое капало, словно воск со свечи, на черный бархат эшафота.
Один сон оставался неизменным. Сон о дне, который доломал его жизнь, вынуждая прятаться от собственных сомнений в приморском пабе. Последний раз он видел его в Лигеплаце, и хотел бы не видеть больше никогда. Но знал, что он вернется, обязательно вернется, вместе со стучащим в ушах полным отчаяния голосом Джека: «Спаси меня, Уолтер!»
И Уолтер хотел найти ответ на вопрос, который так и не дал ему в тот день Джек.
Как на самом деле умерла Кэтрин Говард?
— Все мысли занимает скорое возвращение домой, — вдруг раздался печальный голос совсем рядом. Уолтер вздрогнул от неожиданности, но опустил глаза к дневнику и начал читать.
…
…
Уолтер читал эти слова со смесью стыда и облегчения. С одной стороны он бестактно подглядывал в душу Джека, а с другой — видел в его словах отражение собственных чувств, которые были далеки от безумия. Человек, который писал эти слова, не мог быть убийцей Кэт.
— Но знаешь что, Уолтер? — горько усмехнулся Джек. — Не знаешь. А Эрих Рейне когда-то был вынужден мараться о такой же сброд…
Уолтер с трудом сдержался, чтобы не рыкнуть на него. Почему-то стало заранее тошно.
…