Механические птицы не поют (СИ)

Вчера мне наконец-то пришел ответ. Не знаю почему так долго, почему не в начале войны — но я получил разрешение Колыбели Серой и грант. Печать не вызывала сомнения, все подписи были на месте. Я могу начинать, и теперь даже Колхью мне не указ.

…

— Ах ты паскудный выродок! Это не от меня, от тебя всю жизнь были проблемы! Полюбуйся, хренов патриот, что мне за тобой приходится расхлебывать! — Уолтер в ярости схватил с тумбочки вторую чашку и запустил ее в сторону, откуда последний раз слышал голос. Чашка не зазвенела, разбиваясь, она будто хрустнула о стену, и осколки с тихим шорохом упали на пол.

— Уолтер, ты чего? — испуганно вскрикнула Эльстер, бросаясь к нему, но останавливаясь посреди комнаты.

Он поднял на нее взгляд и увидел в небольшом зеркале за ее спиной свои безумные, налитые кровью глаза.

— Он, мать его, заботился о благе Альбиона! Представь себе, он поперся на войну, чтобы ему никто не мешал во имя идеалов своей страны проводить опыты! — Уолтер взмахнул дневником, и Эльстер отшатнулась, будто он на нее замахнулся. Это отрезвило лучше любых слов.

— Прости, я… не хотел тебя пугать, — виновато сказал он, бросив дневник на кровать. — Я не ожидал… думал, он просто… я не знаю, о чем думал, но не мог себе представить… — бормотал он, собирая осколки.

— Уолтер… — прошептала Эльстер, касаясь его волос. — Я тебя не узнаю. Может… ну его, этот дневник? Хочешь — напиши мне по-вашему слово «Грай», я сама найду, где про него написано и вырву тебе только эти страницы? Что это слово вообще значит, кстати?

— Грай — это птичий крик… когда много птиц кричат, — пробормотал он, поморщившись. Слово ему не нравилось, и какая-то мысль настойчиво брезжила где-то на задворках сознания, но Уолтер был слишком взбешен, чтобы сосредоточиться на ней.

Вернувшись на кровать, он с отвращением взял дневник и несколько секунд разглядывал вензель на обложке, будто старался найти там ответы в обход омерзительных подробностей. Но две буквы никак не складывались в правильные слова и дневник пришлось открыть.

…

Они бормочут что-то на своем лающем языке. Я не понимаю ни слова, но слышу умоляющие интонации. И ненавижу еще больше — они смеют о чем-то меня просить.

Все они врут моему переводчику и это злит еще больше — неужели думают, что я дурак?

Простые вопросы. «Сколько лет». «Профессия». «Употребляете ли наркотики и алкоголь, курите ли табак». Половина не в состоянии ответить даже на это — некоторые начинают считать свой возраст на пальцах, на вопрос о профессии многие начинают торопливо перечислять профессии предков. Самое паршивое, что даже пара солдат с плетьми на способствовала скорейшему допросу — пленные просто не понимают, что от них хотят, а в истязаниях я не нахожу никакого удовольствия. Насколько презренным человеком надо быть, чтобы наслаждаться страданиями столь жалких существ? Чтобы вообще наслаждаться чьими-то страданиями?

Я здесь не для этого. И пусть переводчик все-таки сообщил мне, что значит слово «кусин-жо», которым зовут меня пленники — наплевать. Я не палач. Я здесь ради будущего своей страны, может быть, ради будущего человечества. Приказал выбить зубы следующему, от кого услышу это слово — пусть остальные держат языки за уцелевшими зубами. И отвечают на вопросы.

…

На этот раз он не стал швыряться предметами, а только устало закрыл глаза, стараясь прогнать ожившую в воображении картину.