Механика хаоса

Он давно понял, что ему уже не избавиться от этой боли. Его все чаще подводил собственный голос, и ему редко удавалось договорить начатую фразу до конца. Да и зачем? Кому это надо? Тоска по родине саваном накрыла его сердце.

О Франции он тоже не говорил.

О чем же тогда он говорил? Ни о чем.

Он приехал в Торбей – Большой Пирог ранней весной 1969 года. В тот день шел снег. Ему было семнадцать лет. Свою первую ночь он провел в окрестностях Мелена, в общежитии, обитатели которого дрожали от холода под тонкими одеялами. Родственники накормили его шорбой. Еще и сегодня, сорок лет спустя, он помнил вкус этого горячего супа. На следующий день его разбудил старший в их компании. Они все вместе сели в автобус до Торбей – Большого Пирога.

С высокой набережной им открылся вид на мукомольный завод. Несколько многоэтажных зданий из потемневшего кирпича и огромная башня с ложными бойницами и бельведером, увенчанным цинковой крышей, уходящей куда-то под облака.

– Нам туда, – не без гордости сказал ему двоюродный брат.

– Какой большой!

– Еще бы! Называется «Большие мельницы».

Он долго стоял молча и, вытаращив глаза, смотрел на эту чужую страну.

Широкая река с сильным течением изгибалась дугой, и вода в ней переливалась оттенками зеленого мрамора. В темном небе плыли облака. У берега сгрудились в ожидании погрузки мучные баржи. Дорогу слегка припорошило снегом.

Он помнил все.

И жалел, что ничего этого не рассказал Сами, своему старшему сыну. А сейчас слишком поздно. «Сами со мной не разговаривает. Здравствуй, до свидания. Я за него беспокоюсь. Он хорошо устроился, и сам он хороший парень, но у него нет жены. И детей нет. Какой жизнью он живет? Я ничего о нем не знаю…»

Через два часа после приезда на «Большие мельницы» он уже проходил собеседование, а со следующего понедельника был принят в цех, в котором проработал до пенсии, уволившись несколько лет назад.

Он всю жизнь проработал во Франции. И умирать ему во Франции.

Сами не помнит, чтобы отец ругал при нем французов. Сейчас Сами сердит на него за это. «Да, папа, я зол на тебя. Зол на твое молчание, на то, что ты сложил руки и задушил свои мысли. Кто заставлял тебя мириться со всем, что с тобой происходило? Куда девалась твоя свобода, папа?» Он злился на него за трусость, за глухоту к унижениям, за слепоту к несправедливостям. За то, что в изгнании он превратился в трухлявый пень. За то, что стал старым и больным. В его-то годы! Сколько ему? Шестьдесят четыре!

Отец всегда считал, что и народы, и отдельные люди – это игрушки в руках судьбы. «Судьба забавляется, сталкивая одних с другими. Народы, нации, мужчины, женщины и дети – все варятся в одном котле. Чтобы не потерять свое место, от рождения предназначенное Богом, каждому приходится крутиться самостоятельно. Я неплохо выкрутился. Да и Сами тоже. Как бы мне хотелось, чтобы он поговорил со мной, рассказал, что у него кто-то появился, поделился своими планами на будущее относительно этой женщины…»

Работай и молчи. И он работал. Он молчал. Ни о чем не жалей.

Прошло время. Конечно, оно прошло слишком быстро. Хотя не быстрее, чем для всех других. Впрочем, сегодня его проблема – не жизнь, а смерть. Ему тяжело дышать; тревога сдавливает ему горло. Ему страшно думать о том, что его кости будут белеть на кладбище Большого Пирога.

А Сами никогда не бывал в Сетифе. Вот это беда.

Сами никогда не дышал воздухом вершин, не пил ледяную воду из высокогорных источников. После своего переезда во Францию старик ездил к себе на родину всего один раз, на похороны отца. В молодости он любил повторять пословицу: «Каждый попробует свою смерть на вкус». Так он по-своему мирился с выпавшими на его долю испытаниями. Но он и представить себе не мог, что покинет Алжир и окажется в стране, где его будут постоянно унижать черномазые, в стране, все меньше похожей на Францию. И совсем не похожей на Алжир.

В какой земле он упокоится, когда ангел смерти перенесет его к Господу? Или это будет забетонированная яма? Что, если его душа будет осуждена на вечные скитания? Он стал хуже видеть, и это усиливало его страхи. Если он перестанет видеть свет, исходящий от него, как от любого другого человеческого существа, как он узрит присутствие Милосердного?

Он не всегда был дрожащей тварью. Мальчишкой, во время войны, он бесстрашно выходил на манифестации за независимость. Позже, на «Больших мельницах», он вступил в заводской профсоюз, но через два года порвал свою членскую карточку, убедившись в продажности заправил.

Тогда он был молод. Он это помнит. Жизнь бурлила у него в жилах.

Все это в прошлом, а прошлого не существует. Оно порой возвращается к нему по ночам, когда ему снятся старые опасности (например, мастер-расист, который командовал им на «Больших мельницах») или архангел Гавриил – его драгоценный защитник Сидна Джибриль. Еще ему снится жена – в расцвете юности, и как она лежит на брачном ложе в комнате со светлыми стенами, от которых пахнет мылом.