Механика небесной и земной любви

Сегодня ночью Монти снился сон – довольно интересный, как ему показалось. Во сне он был учеником какой-то очень странной школы. Школа – огромная, величественная, вся из мрамора – стояла на берегу моря, на вершине скалистого утеса. Чтобы добраться до нее, надо было карабкаться по розовым камням. В лужах между камнями стояла лазурно-голубая вода. Монти спешил, чтобы не опоздать на занятие или семинар, на котором ему зачем-то обязательно надо было присутствовать. Цепляясь за скользкие камни, он наконец выбрался на лестницу и по ее мраморным ступеням поднялся в большую залу, обнесенную открытой колоннадой. Посреди залы стоял человек в белом одеянии, и Монти догадался, что придется пройти какое-то испытание, прежде чем его пропустят в класс. «Задание простое, – сказал человек. – Ты должен изобразить жестами то, о чем я тебя попрошу. Сделай вид, что зачерпываешь воду руками». Монти присел на корточки и, зачерпнув воображаемую воду раз или два, поднял глаза. Страж в белом смотрел на него печально и разочарованно. Я провалился, понял Монти и только теперь сообразил, что праведник на его месте представил бы себя стоящим по грудь, по шею в воде.

Рассказать Блейзу – он в два счета все истолкует, подумал Монти и невольно улыбнулся. За годы знакомства он наплел о себе Блейзу массу небылиц. Делал он это не нарочно, просто всякий раз выяснялось, что сказать правду абсолютно невозможно. Все равно с Блейзом правда сразу переставала быть правдой. К тому же Блейз все еще свято веровал в старинную сказочку про эго, жил этой верой и даже зарабатывал ею себе на жизнь. Конечно, все это ерунда, думал Монти, сны ничего не значат. Но в них все же может быть зашифрован образ, символ – безделица, которую сознание подсовывает в утешение самому себе.

Философия, вечная озабоченность тем, как увязать одно с другим, стремление расширить свои умозрительные владения, удвоить мир, и без того уже удвоенный, – все это давно казалось Монти бессмысленным муравьиным копошением. Бессмысленным казалось все, и было невозможно понять, в чем, собственно, состоит его личное великое загубленное предназначение и сколь оно велико. Однако само то, что оно загублено, что жизнь в этом смысле кончена, было для него как бы условием дальнейшего существования, щадящей формой самообмана. Да, он оказался неудачником – и это отчасти примиряло его со временем, которое, особенно теперь, когда не стало Софи, текло медленно и бесцельно. Раз нет надежды, то и нет нужды стремиться к высокой цели, и можно жить как живется, лениво обдумывая малознаменательные мысли, например: зачем он пытается что-то изменить?

А зачем он пытается что-то изменить? Может, ему просто опостылело жить внутри себя? А может, он, понимая, что молодость прошла и что талант его невелик, начинает бояться смерти, и весь его план не более чем хитроумная спасательная операция? Если как следует постараться, можно привести в действие мощный механизм, к которому потом можно будет подключиться в любой момент. Один такой механизм у него уже был, Монти трудился над его созданием несколько лет. Теперь ему достаточно опуститься на колени, закрыть глаза и несколько раз глубоко вздохнуть, чтобы реальный мир перестал существовать. Хотя в его случае это было делом техники, не более: Монти оценивал свои успехи достаточно трезво, чтобы это понимать. С годами техника совершенствовалась, но озарение не приходило. Учителя – если не считать того человека в белом из сегодняшнего сна – у Монти не было. И хорошо, думал он про себя, иначе и тут пришлось бы лгать и притворяться. В целом можно было сказать, что плоды его многолетних трудов ничтожны. Долгожданная свобода так и не осенила его. Наваждения, превратившие Магнуса Боулза в калеку, дремали в душе Монти, как спящие вирусы. И несверженные божества его были все те же, что и раньше, – не дарующие ни покоя, ни просветления.