Механизм времени

Ценой неимоверных усилий ему удалось сосредоточиться. Изоморфизм групп… Факторгруппа симметрий поля… Расширение поля… Цикличность процедуры… Растущий кристалл, оси и грани которого обладают особой симметрией…

Нет, Шевалье ничего не понял. Но он вдруг увидел! Сияющий кристалл, прекрасный в холодном совершенстве. Расширяясь, поле корней и коэффициентов воспроизводило и дополняло само себя, обретая объем, проецируясь изнутри на грани кристалла. Снежинка? поворот вокруг оси? Ха! Кристалл обладал куда более сложной симметрией. Если повернуть его вокруг любой из осей; совместить проекции…

Именно так мыслил Галуа!

Не размениваясь на мелочи, юный математик охватил взглядом всю картину целиком. Зубодробительные выкладки — лишь попытка донести до людей суть открытия. Язык современной математики несовершенен? — что ж, другого нет. Не хватает слов и понятий? — введем новые, на ходу объясняя читателю их значение. Галуа не занимался частностями. Его интересовали принципы. Общие, универсальные закономерности; теория, дающая ответы на все частные вопросы.

Дуэль изменила Шевалье. Научила думать иначе. Посмертный дар друга? Но он никогда не верил в мистическую чушь!

«Должно быть рациональное объяснение…»

В сияющем кристалле чего‑то не хватало. Картина оставалась неполной, несмотря на кажущееся совершенство.

…я не имею времени…

Звон хрусталя. «Кладбищенские» колокольчики?

Опять?!

Огюст в отчаянии замотал головой — и кристалл расточился призраком под лучами солнца. На столе снова раздался противный звон. Ну конечно! Поставь бокал вплотную к бутылке — дребезгу не оберешься. За спиной скрипнула половица. Он резко обернулся. Бумаги с обиженным шелестом посыпались на пол.

— Вы позволите мне войти?

В дверях стояла баронесса Вальдек-Эрмоли.

Сцена четвертая Тет-а-тет

1

Шевалье готов был голыми руками придушить гостью. К счастью, приступ ярости быстро прошел. Конечно, он не станет никого душить. Он ответит с предельной вежливостью:

«Прошу извинить меня, гражданочка. Сейчас я очень занят и не могу вас принять…»

Женщина пошатнулась, ухватилась за косяк двери и начала сползать на пол. Ее ногти, покрытые лаком цвета грозового неба, оставляли бороздки на трухлявом дереве. Лицо залила лунная бледность. Посмертная маска из гипса, где жили лишь два сапфира, вставленные в глазницы. Они молили и велели, притягивая, как магниты…

— Что с вами? Вам плохо?!

Он сам не понял, как оказался рядом. Подхватил, поддержал, окинул комнату лихорадочным взглядом. Кресло-раскоряка с обивкой, протертой до дыр? Скрипучая кровать? Вместо сломанной ножки — стопка книг…

Куда ее?

— Вы нездоровы? Я сбегаю за врачом.

Дрогнули сухие губы. Прохладное дыхание, неся едва уловимый запах гиацинтов, коснулось его лица.

— Не надо врача… Кресло… помогите дойти, Огюст.

Впервые она назвала его по имени.

Он хотел поднять ее на руки, но застеснялся. Баронессе стоило труда не рухнуть, а медленно, с достоинством опуститься в кресло. Мягко прошуршало платье, опадая тяжелыми складками. «Так саван обвивает тело усопшего», — пришло в голову дурацкое сравнение.

Долой «романтические» бредни!

— Как вы себя чувствуете? Я знаю хорошего доктора…

— Мне не нужен врач. Поговорите со мной, Огюст. Пожалуйста.

— Поговорить? О чем?! Я не медик…

— …со стальной пилкой, как сказал бы наш любезный Ури, — она нашла в себе силы улыбнуться. — Это замечательно, что вы не медик. Неужели вам так трудно поговорить с дамой?

— Не трудно, конечно…

«Баронесса не в себе. Желает, чтобы я развлекал ее разговорами. А вдруг она лишится чувств? Или вообще умрет?! Она ужасно выглядит! На нее жалко смотреть…» Он лукавил. Даже сейчас вдова Вальдек-Эрмоли была красива — темным очарованием увядания.

Прелестью осени.

— Увы, я скверный собеседник.

— Позвольте вам не поверить, Огюст. Расскажите мне о себе.

— Что?

— Все, что сами захотите.

— Я — ничем не примечательный человек. Впрочем, если вы так желаете… — Он прошелся по комнате, заложив руки за спину; вспомнил про бутылку анжуйского. — Хотите вина? Не бог весть что, конечно…

— Хочу.

Он кинулся к буфету, отыскал чистый бокал, наполнил. Налил и себе. Баронесса едва пригубила — похоже, только из вежливости. Замерев в кресле, она держала бокал за тонкую ножку и слегка покачивала им. Казалось, вино вот-вот расплещется. Шевалье как завороженный смотрел на багровую жидкость. Тусклые блики с безучастной монотонностью возникали и исчезали.

Его начало клонить в сон.

— У меня был старший брат, — он не знал, с чего начать.

— Был? Он умер?

— Нет, он жив-здоров. У меня есть старший брат. Мишель отбывает срок в тюрьме. Наши власти не так благосклонны к социалистам, как вы. Надеюсь, он скоро выйдет на свободу. За него уже хлопочут влиятельные люди. В детстве Мишель не раз меня выручал…

Слова цеплялись друг за друга — звенья в цепи, зубчатые колесики в часовом механизме. «С чего это тебе приспичило откровенничать?» — спросил кто‑то. «Не знаю, — ответил Шевалье. — Наверное, потому что она слушает».

О-о, как она слушает!