Мехлис. Тень вождя

Москва, судя по тому, что Мехлис чувствовал себя на Крымском фронте полновластным хозяином, не возражала против такого стиля представителя Ставки. А он постоянно давил на командующего фронтом, стремясь к быстрым результатам. Например, уже через пять дней после своего прибытия добился издания приказа по фронту на проведение наступательной операции по освобождению Феодосии.

Прежде чем начинать ее, Ставка ВГК рекомендовала пополниться резервами, прежде всего танками, провести перегруппировку войск, введя 47-ю армию в стык 51-й и 44-й армий. Своей директивой от 28 января она уточнила: «Основной задачей предстоящей операции иметь помощь войскам Севастопольского района, для чего главный удар фронта направить на Карасубазар и выходом в этот район создать угрозу войскам противника, блокирующим Севастополь».

15 февраля Мехлис вместе с генералом Вечным были срочно вызваны к Сталину для доклада о степени готовности войск к наступлению. Верховный был не удовлетворен докладом и разрешил сроки наступления отодвинуть. Лев Захарович, пользуясь случаем, затребовал из СКВО на усиление фронта 271, 276 и 320-ю стрелковые дивизии. Характерно, что в разговоре с командующим войсками СКВО генералом В. Н. Курдюмовым 16 февраля он потребовал очистить дивизии от «кавказцев» (термин Мехлиса. — Ю. Р.) и заменить их военнослужащими русской национальности.

Наступление войск фронта началось 27 февраля. Несмотря на преимущество в живой силе (13 наших дивизий против 3 у врага), оно оказалось неудачным. Уже на следующий день противник вернул все из того немногого, что советским войскам удалось захватить накануне, прежде всего главный узел обороны — Кой-Асан.

В эти дни в боевых порядках частей 51-й армии находился военный корреспондент «Красной звезды» Константин Симонов. «Наступление началось… очень неудачно, — писал он. — В феврале пошла метель вместе с дождем, все невероятно развезло, все буквально встало, танки не пошли, а плотность войск, подогнанных Мехлисом, который руководил этим наступлением, подменив собой фактически командующего фронтом безвольного генерала Козлова, была чудовищная. Все было придвинуто вплотную к передовой, и каждый немецкий снаряд, каждая мина, каждая бомба, разрываясь, наносили нам громадные потери… В километре — двух — трех — пяти — семи от передовой все было в трупах…

Словом, — с огромной горечью заключает писатель, — это была картина бездарного военного руководства и полного, чудовищного беспорядка. Плюс к этому — полное небрежение к людям, полное отсутствие заботы о том, чтобы сохранить живую силу, о том, чтобы уберечь людей от лишних потерь…»

2 марта перед лицом явной неудачи командование фронтом доложило в Ставку о решении из-за непроходимости дорог закрепиться и вновь предпринять наступление, когда подсохнет грунт. 5 марта был получен приказ возобновить операцию, как только позволит состояние погоды и дорог, не дожидаясь дополнительных указаний.

Полагая, что многие беды идут от недостаточной партийнополитической работы в частях, представитель Ставки потребовал из ГлавПУ пополнения. В марте Крымский фронт получил двух военкомов дивизий, одного военкома танковой бригады, девять военкомов полков, 500 политруков, 750 замполитруков и 2307 политбойцов. А за первую неделю апреля — еще 400 замполитруков и 2 тысячи политбойцов. Симптоматична приписка Кузнецова к последней телеграмме Мехлису: «Больше политбойцов нет».

Пытаясь восполнить огромные потери в минувших боях, армейский комиссар 1-го ранга обязал командование взяться за «выкачку из тылов». При этом его рекомендации не были лишены реализма: «Здесь нужен не приказ, а практическая работа. Надо сократить также заградительный батальон человек на 60–75, сократить всякого рода команды, комендантские… Изъять из тылов все лучшее, зажать сопротивляющихся тыловых бюрократов так, чтобы они и пищать не посмели…»

Огонь направлялся не только против бюрократов. Получив сообщение секретаря горкома партии Новороссийска, через который шло основное снабжение фронта, о сильной засоренности города иностранными подданными и антисоветским элементом, Мехлис 2 апреля направил Сталину и Берии особой важности шифровку. Он просил произвести зачистку Новороссийска от подозрительных лиц и превратить его в закрытый город. Вывести оттуда, а также из Керчи лагеря НКВД, в которых содержались военнослужащие, бывшие в немецком плену: они имели возможность общаться с бойцами, отправлявшимися на фронт. Понимание, которое это предложение встретило у Верховного главнокомандующего, отразила сталинская резолюция:

«Т-щу Берия. Правильно! Нужно прочистить также Тамань и Темрюк. В Новороссийске создать такую обстановку, чтобы ни одна сволочь и ни один негодяй не могли там дышать. О принятых мерах сообщите».[143]