Мексиканка

– Можешь, – пожал плечами Мёрфи. – И дай угадаю: уже пробовал.

Что-то в его интонациях, а может в запахе его дома, в звуках переулка, ведущего к его двери, в том, как асфальт под ногами сменялся деревянной мостовой и она пружинила, словно подготавливая к визиту, успокаивало Дару.

– Пробовал, – признался Дара.

– И получалось отвратительно?

– Ну да.

– Будто хочется кричать, но рот не слушается? Будто говоришь, но сквозь подушку? Будто хочешь бежать, но ноги спутаны?

Дара кивнул и добавил:

– Проходил тесты. Нейросети сказали, что способностей у меня нет. Сорок семь процентов от рекомендуемого уровня.

– К чёрту нейросети. Искусственный интеллект так же труслив и недалёк, как естественный.

– А ещё я пытался уйти из школы в лицей при Дублинской Академии искусств, но в приёмной комиссии мне сказали…

Дара запнулся, потому что история была довольно унизительной, но Мёрфи – то ли из чувства такта, то ли из безразличия к чиновникам, махнул рукой, поднялся и исчез в комнате, в которой Дара никогда не был, и вынырнул оттуда с ворохом больших бумажных листов.

– Знаешь, – сказал он Даре, – раньше я работал психотерапевтом. Не веришь? Я бы тоже не поверил. Как в той песне? «Я был хирургом, пока руки не затряслись». Так вот. Первый совет очевидный, его кто угодно даст: тренируйся. Хочешь рисовать – рисуй больше. Это ты и без меня знаешь. А ещё можно снижать ожидания. Рисуешь плохо – ну и радуешься тому, что получилось. Дорога важнее конечного пункта. И это ты без меня знаешь. А вот чего ты без меня, может, не знаешь…

– Что и дорога не важна?

– Что снижение ожиданий тоже достигается упражнениями. Если каждый день по десять минут садиться и снимать претензии к миру, то рано или поздно станешь счастливым. Может, счастливым дураком, как я. А может, просто счастливым. А может, счастливым менеджером среднего звена в уютном особнячке на Мей-Роуд.

– Скучно звучит.

– Согласен. Но это дело вкуса. Ни в чём не осуждаю менеджеров среднего звена.

Мёрфи протянул Даре пачку бумаги. Тот осторожно взял и стал разглядывать: на плотной мелованной бумаге были репродукции.

– Вот. Калибруй вкус. Здесь разные художники. Известные, малоизвестные. Современные и древние.

Дара пролистал пачку.

– Здесь только женщины, – сказал он.

– Да, женщины. Прекрасные женщины. Прекрасные портреты прекрасных женщин. О!..

Дара отметил, что Мёрфи часто восклицает и восклицает с восторгом ребёнка, которому дали шоколадную конфету.

– Попробуй поставить один портрет на пюпитр и нарисовать копию. У тебя получится… э… картошка. Да и картошка не сразу получится. Но ты парень упорный, будешь брать уроки у всяких там электронных гуру. Рано или поздно начнёшь рисовать сносно. Тут ты должен спросить «А если не научусь?»?

– А если не научусь?

– Тогда прекращай смотреть на нарисованных женщин и начинай смотреть на живых.

Мёрфи молча смотрел на него, ожидая, когда мысль, наконец, осядет в голове подростка.

– Понял, – сказал Дара. – Спасибо. Но…

– Не спрашивай больше ничего, – сказал Мёрфи. – Посмотри, попробуй. Сам всё поймёшь.

Мёрфи протянул ему тубу и Дара стал аккуратно сворачивать репродукции в трубку. Мёрфи ушёл в другую комнату, повозился там с чем-то и из двери послышалась фортепьянная музыка.

– Джаз лучше рока, – сказал Мёрфи, снова появляясь в гостиной. – Рок квадратный, стоит на повторениях. Джаз гибкий, извилистый. Я бы даже сказал, что рок твёрдый, а джаз жидкий, а потому растекается и заполняет пустоты в душе.

– Интересно, – перебила меня Стрелка. – И ты стал рисовать?

– Дара стал рисовать, – сказал я.

– И как? Помог ему совет старика?

– Да. И нет.

– Понятно. И непонятно. Самое непонятное – почему ты не стал показывать этот текст Салли? Потому что ты тайком от неё ходил к Мёрфи?

Антиквар, хоть и заявил, что лёг спать, явно курил трубку в своей комнате и до нас долетал пряный запах и казалось, что у нас в камине горят настоящие поленья.

Я сделал большой глоток вина.

– Хочешь, расскажу кое-что?

– Давай. Такой голос у тебя… будто расскажешь что-то стыдное. Не переживай. У меня стыда нет, и тебе меня стыдиться не нужно.