Мексиканка

– Публика смеялась, – сказал Реджи, – потому что первыми нотами Кит Джарретт спародировал звонок Кёльнского оперного театра, которым объявляли начало представления. Джарретт повторил фразу, изменил её, продолжил, снова изменил, и из этих первых шести нот он стал выстраивать, выращивать музыкальную мысль – на час с лишним. Это двойной альбом. Две виниловых пластинки. О-оо!

Салли с Дарой переглянулись. Робот явно пересказывал то, что ему говорил Мёрфи. Он даже сохранил типичное восклицание художника, произнеся его, впрочем, всё тем же масляным голосом и штампованной, приятной до оскомины интонацией диктора.

– Шестьдесят шесть минут и семь секунд фортепианной музыки, – продолжил робот. – Представьте, подростки, одна из самых знаменитых записей в жанре была сочинена в один присест.

– Мы не подростки, – вдруг перебила его Салли, не удержавшись, – словно робот и был Мёрфи.

– А кто ж вы? – спросил Реджи.

– Молодые взрослые.

– Хорошо, молодые взрослые, – невозмутимо сказал Реджи. – С «присестом», кстати, тоже интересно. Кит Джарретт гастролировал по Европе на поезде, и от разъездов у него разболелась спина. И будто этого было мало, судьба подкинула ещё один сюрприз: рабочие Кёльнского Дома Оперы перепутали рояль. Вместо концертного инструмента поставили репетиционный, который звучал тихо и его нельзя было услышать с задних мест. К тому же рояль был вдрызг расстроен.

В общем, не задалось. Организацией концерта занималась семнадцатилетняя девочка, это был её первый концерт.

Джарретт походил вокруг инструмента, взял пару аккордов, отказался играть и ушёл. Заменить инструмент не получилось, потому что в холод и проливной дождь рояль без специального оборудования не перевезти. Джарретт уже сел в машину, но девочка-организатор догнала его и стала умолять. Стояла у машины под дождём, пока не уговорила.

Урок истории: если вы сидите в машине и думаете «Да катись они все, гори он огнём, этот Кёльн со своими любителями авангарда», но вас упрашивает мокрая немка, имеет смысл пожалеть девочку – глядишь, запишете бессмертный альбом. Впрочем, он со временем станет вам поперёк горла, потому что сколько музыки вы бы ни записали после, глупая публика будет слушать только этот диск…

Ах да, ещё интересная деталь: рояль худо-бедно настроили, но громче, чем от рождения, он звучать не мог. Поэтому Джарретту пришлось молотить по клавишам в среднем регистре, и это объясняет, почему в записи так много громких повторяющихся ритмических рисунков. Но как можно было за час придумать столько хорошей музыки, ничто не объясняет.

Реджи замолчал.

– Прекрасно, – вздохнула Салли. – Ещё одна история, которая ничего не объясняет.

– Значит, не в истории ключ, – сказал Дара. – Слушай, почему пластинки? Ни разу у него не спрашивал.

– Очевидно же… – начала Салли. – Стоп, давай спросим. Реджи, почему пластинки?

– Потому что это музыка из тех времён, когда музыку можно было записать только на магнитную плёнку или на пластинки. Да, это винил, пластмасса. Страшно неудобно: пыль, царапины, треск. Зато смотрите, какая красота. О-о! Сколько талантливых людей получило картонные холсты размером двенадцать на двенадцать дюймов, чтобы думать. Сколько тысяч рук занялись созданием обложек, сколько миллионов пар глаз их разглядывали, прежде, чем пришли удобные миниатюрные технологии и холсты уменьшились до коробочки компакт-диска – пять обидных дюймов на пять обидных дюймов, которые удобно убирать в карман. А после… Эх, после обложки и вовсе ужались до пятнышка на мобильном телефоне. Много, много мы потеряли. Вот, например. А ну-ка садитесь в кресла.

Дара и Салли быстро повиновались. Реджи отложил Кита Джаррета и вытащил другой конверт.

– Что видите, господа молодые взрослые?

– Две женщины, – пожал плечами Дара. – В шляпках по древней моде. Лица за этими… тюлями?

– Это называется «вуаль», – сказала Салли. – Чёрная вуаль. Такое носили на похоронах. И одежды у них чёрные. И шляпки чёрные.

Робот подошёл к ним и протянул конверт в руки.

– Ага! – сказала Салли.

Дара не сказал ничего, но нахмурился. Вблизи было заметно, что скрывает вуаль: на лицах женщин были синяки и язвы. Дара перевернул конверт: на оборотной его стороне была третья женщина. Очень красивая, молодая, в светлой одежде, но тоже в чёрной вуали, закрывающей лицо. Свет падал на неё справа и на левой половине лица, которая была в тени, тоже просвечивали синяки.

– Ну да, – сказала Салли. – Разглядеть можно только на таком большом конверте.

– Теперь представьте, вы заходите в магазин, видите на прилавке новый альбом знакомой группы. Берёте конверт в руки и замечаете мелкие детали, а детали эти сразу говорят вам о чём-то трагичном и загадочном. А? О-о-о! Вы ещё иглу на пластинку не опустили, а музыкант уже начинает рассказывать историю. И кстати, есть кое-что ещё, чего вы не заметите никогда, если будете слушать альбом в интернете.

Робот замолчал.

– Вот прямо-таки никогда? – с вызовом спросила Салли.

– Давайте заключим пари, – вежливо сказал робот.

– Что за чёрт! – только и сказал Дара.