Мексиканский для начинающих

В следующий миг явилась еще одна, теперь сверхсрочная сверхдепеша: «У цели. Переговоры не заладились. Прос подкреп бюст бывш альк».

Нового алькальда как-то уела такая популярность бывшего. Нагруженный бюстиками Сьенфуэгос был отправлен не только в качестве подкрепления, но и с заданием выявить приверженцев рухнувшего режима.

— Так-так, запишем. Два уха, один глаз, — говорил Примитиво обиженно, как девочка, у которой раскопали «секретик». — Два уха! Глаз один? — повторил с некоторым сомнением, будто намекая на инвалидность сокровища. — Странно-странно. Вы, друзья, уверены, что это на постройку храма? В нашем райском, знаете ли, уголке храм на храме стоит и храмом погоняет! Триста шестьдесят пять — по дням года. Не возвести ли казино?

— Сокровище на храм! — непреклонно сказала Шурочка. — Пусть будет Високосный.

— А молодой ховен, кажется, за казино, — подмигнул алькальд Василию. — Или стадион для боя быков?

Шурочка начала раздражаться.

— Мы-от-да-ем-на-хр-ам! Запишите, припечатайте и, будьте добры, — расписку! А потом хоть баню воздвигайте!

— Да, своя рука владыка, — согласился Примитиво, разглядывая по случаю обе — какая владычней? Остановившись на левой, поздравил ее правой.

Не то что бы нового алькальда заносило по инерции на стезю старого и не то что бы ему очень уж хотелось положить глаз с ушами в свой карман, просто он думал о лучшем их использовании на благо города. И в этот критический для сокровища Моктесумы момент из починенной, к счастью, розетки вытек призрак дона Борда.

— Если ты, примитиво козел, не построишь храм в честь всех святых — пеняй на себя! Я твой бар разорю и тебя по миру пущу, — напустил призрак страху приказным тоном и утек без следа.

То ли алькальду был знаком этот голос, то ли этот тон, но не стал он спорить и заедаться.

— Понял — не дурак! Будет всем святым храм. Сегодня же торжественно заложим краеугольный камень. Клянусь девственницей Гвадалупой! Клянусь всеми девственницами и недавно потерявшими невинность! Клянусь!

И когда Примитиво Бейо закончил клясться, в кабинете якобы самопроизвольно, а на деле-то по умыслу дона, включились все электрические приборы. Напугала электробритва, зарычавшая на серебряном подносе, как бешеный пес. Прочие включения оказались даже кстати.

Раздался гимн «Когда святые в рай идут…» и под него возникли в дверях Сьенфуэгос, двое безымянных героев и майор Родригесс с ключом наперевес и резким ароматом птичьего базара.

— Орлы! — пожимал руки Примитиво. — Всем по медали! Стальные орлы!

Признаться, рожи орлиные выглядели плачевно, ни намека на сталь — иссечены, исцарапаны, разодраны в кровь, будто вышли кое-как из неравной битвы со стаей грифонов. Хотя не только вышли, но и вынесли много полезного. Не сдали, к примеру, серебряные изваяния, выказав себя очевидными сторонниками материала, из которого был отлит вчерашний алькальд.

Рожи-то рожами, зато каковы орлиные бюсты! Набитые конфискованно-награбленным добром, они уподобились крутым тракторным колесам, выпятившимся из-под кургузых крыльев.

У одного орла мотался вокруг талии хулахуп с чеканкой. Другой придерживал за спиной, как базуку, выхлопную трубу. Майор Родригесс морзил фонариком для бритья. И только скромный Сьенфуэгос был пуст. Более того, у него исчезла в пылу серебряная кобура.

— А где же похититель? — спросил алькальд Примитиво.

— Скрылся на крыльях горя и позора, сеньор! — отчеканил майор Родригесс.

В компенсацию за утраты и многие удары этого тяжелого дня, как моральные, так и электрические, алькальд повысил охранника Сьенфуэгоса в чине до генерал-охранника, наградил двумя медалями и пожизненным караулом у сейфа, где хранились теперь ключ от города и сокровища Моктесумы.

— И чтоб в каждой наличной кобуре по пистолету! — приказал Примитиво. — А то и по два!

Затем он вызвал для закладки краеугольного камня бульдозер, экскаватор, симфонический оркестр, джаз-банду, марьячис и васильячис,[59] специально, чтобы угодить Шурочке.

Все прибыли. Оставалось найти располагающее к храму местечко и сам краеугольный камень.

Искал все тот же Сьенфуэгос, ловивший, как выяснилось, хорошие и плохие токи земли.

Эти токи шибали его буквально через шаг. Хорошие, понятно, хорошо шибали. Плохие — так себе.

Неподалеку от асьенды дона Борда на чудесном пригорке, откуда открывались весь город и горная долина, и дорога, уходящая невесть куда, а именно в Акапулько, генерал-охранника шибануло на всю катушку. Он пошатнулся, прекратил картавить и произнес: «Аки!»,[60] указав на оголенный провод, торчащий из-под камня.

Провод обесточили. Камень обследовали и решили, что явно краеугольный. И закладывать-то не требовалось, так умно и обстоятельно заложило его само Провидение.

По обычаю, Шурочку с Василием, как дарителей, посадили на краеугольный — ровно на три минуты. Камень был приятной теплоты, окраса и рельефа — таких немного в этом мире. С него все видно и все чувственно. Не хотелось вставать.