Мексиканский для начинающих

Василий так разнежился! Миллионы подобных признаний уместились бы в его вселенском сердце. Он чувствовал, что был уж мертв, но восстает из праха.

Царь Моктесума, святая Приска, богиня плодородия и даже Алексей Степаныч больше не страшили. До полного возрождения остался сущий пустяк — упаковать сокровища и сдать алькальду под расписку. Пусть строит новый грандиозный храм в честь всех святых и иже с ними!

«Когда святые в рай идут, о Господи, как я хотел бы, о Господи, как мы хотели б, шагать средь них в одном строю!» — пели божественным дуэтом Шурочка с Василием по крутой дороге к алькальдии.

Сто огней

Все счастливые государственные учреждения меж собою схожи. А несчастливо каждое на свой лад.

Тяжелые двери алькальдии были криво приоткрыты, и резной апостол Петр растерян, будто посеял ключи.

Пока Шурочка с Василием поднимались по серебряной лестнице, вверх-вниз и обратно пробежали с дюжину охранников, отдаленно напоминавшие военизированных апостолов, только более растерянные и возбужденные.

— Попахивает переворотом, — сказал Василий. — Чего они суетятся?

— Да это один и тот же! — заметила Шурочка. — Погляди, на поясе три кобуры, а под мышкой четвертая.

На исходе лестницы он уже нетерпеливо поджидал — с толстой тетрадью, в которой должен расписаться всяк входящий. И Василий, расшалившись, махнул сабельным росчерком — Чапаев, а Шурочка отметилась Анной Карениной.

Провожая эту мало совместимую парочку к приемной алькальда, охранник то и дело порывался заговорить — что-то сильно наболевшее, накипевшее не давало покоя и выплеснулось-таки у самых дверей:

— Документы проверял! Клянусь девственницей Гвадалупой! Он вызывал доверие! Кто же мог знать?

Сумбурное признание предварило сомнения и страсти, царившие в самой приемной.

Две секретарши — Пати-Лети и Пипита — дымились многозначительными сигаретными клубами. Вероятно, уже высказали все, что могли-хотели, и теперь таинственно общались взмахами бровей, миганием и таращением глаз, краснением и бледнением щек, кручением носа и трясением, будто от утюжного ожога, кистями рук, что в мексиканской среде означает невероятный эмоциональный перегрев.

Любезная Пати-Лети протянула небольшие анкеты, куда требовалось внести семейное положение, группу крови и отпечаток пальца на собственный выбор.

— Присаживайтесь, — сказала она. — Придется чуть-чуть подождать. Аль рато![50]

— Не уверена, — возразила прямолинейная Пипита. — Возможно, аста маньяна.[51]

Шурочка и Василий опустились на мягкие, располагающие к долгой отсидке стулья. Напротив под стеной стояла картина, укрытая полотном, а от ее висения сохранился большой светлый квадрат.

— Можно взглянуть? — спросила Шурочка, быстро пресытившись квадратом.

— Думаю, — с заминкой ответила Пати-Лети, — можно. Это портрет нашего алькальда.

Приподнимая полотно, Шурочка улыбнулась Василию:

— Интересно, в чьи руки попадут сокровища Моктесумы?

— В руки народа! — бодро сказал он. — И эти руки воздвигнут храм.

Но те, что высовывались с портрета, вряд ли чего-либо когда-либо воздвигали — разве что преграды и препоны. Они напоминали запретительные кирпичи.

Екнуло Шурочкино сердце. Одним махом сдернула она полотно. И опустилась на пол, едва ли не в кирпичные руки. Это был портрет Алексея Степаныча Городничего!

Художник изобразил его в полный рост, изумрудноглазым и золотоухим, между двумя ширмами со сценами из жизни Моктесумы.

— Невероятно! — воскликнул Василий, будто залюбовался Моной Лизой. — Какая мощь! А глубина экспрессии! А эта загадливая ухмылка!

Шурочка, как царевна-лягушка, медленно, от кощея, завороженно, пятясь по полу, шепнула:

— Тихо, Васенька, — бежим без паники.

— Вам так понравился наш алькальд? — удивилась Пати-Лети, не подозревавшая о сногсшибательной силе искусства.

— Бывший алькальд! — поправила не без злорадства Пипита. — Нынешней ночью он навеки покинул свой пост.

— Умер? — выдохнула Шурочка.

— Для города — безусловно!

— Не говори так! — вмешалась Пати-Лети. — Быть может, он еще займет место в строю.

— Только в арестантском! — отрезала Пипита.

Похоже, они пустились вскачь по новому долгому кругу, и Шурочка постаралась вывести их тележки сразу на финишную прямую.

— Что же приключилось?

— Сегодня ночью, — начала Пати-Лети, вздыхая через слово, — когда алькальд работал…

— Известная работа — делишки обделывал, сети плел, — перебила Пипита, нервно раскачиваясь на стуле.

— В его кабинет ворвалась бешеная собака, — срывающимся голосом продолжила Пати-Лети.

Пипита едва не грохнулась:

— Какая собака? Благородный человек! Народный мститель, вроде Сапаты! Он требовал кусок мяса для каждого мексиканца — есть свидетели в соседних домах!

— Ну хорошо — собака с признаками народного мстителя, — пошла на уступки Пати-Лети. — Ее сейчас допрашивают в ветеринарке. Ворвалась и чуть не загрызла алькальда!

Выскочив из-за стола, Пипита затопала ногами: