Мексиканский для начинающих

В довершение зазвенел будильник. Адель проворно, чуть прихрамывая на левую, чуть укороченную ножку, соскочила на пол.

— Се термино,[17] мани плиз!

Стоя косовато, набекрень, она протягивала лапку, покрытую довольно пышной, хотя, конечно, не такой, как у Пако, растительностью.

Остатки энергии улетучились — Васька лежал среди влажных взбуробленных простыней, как мятый плавленый сырок.

Он протянул руку с браслетом, навстречу Аделиной и подмигнул, будто ушлый восточный торговец:

— Бразалета! О’ кей?

— Но! — удивилась Адель. — Но бразалета! Мани!

— Бразалета гуд! — убеждал Васька, приветливо улыбаясь. — Бразалета — дринк! Бразалета — герл! Вери гуд! Мани — но! — закруглился он в обличительно-призывном ключе, как бы провозгласив: «Янки, убирайтесь!»

Адель нахмурилась и быстро достала из-под кровати топорик, типа томагавка. На нем виднелась запекшаяся кровь.

— Бразалета — мьерда![18] — воскликнула она. — Мани — гуд!

Васька понял, что браслет не создан для любви, достал остатки «мани» и под топором без лишних слов вручил Адели.

Так, верно, древний бургомистр передавал захватчикам ключи от павшего города. С гордостью, но оскорбленно.

Конечно, топор вслед за постелью оскорбителен, хотя так часто бывает — где амор, там топор! Какие механизмы действуют, понять трудно.

Вздыхая, прихрамывая из солидарности и стараясь не смотреть на голую Адель с прыщами и топором, Васька поспешно одевался.

Все было подизгажено. Томные взоры, позы в зеркалах, входы и выходы, шепоты и вопли — все насмарку. Мечтая о любви, Васька отгреб акробатику, топор, да денежные претензии. Он чувствовал себя виноватым и обманутым. Душа рвалась к Шурочке, к любви на русском языке.

«Зачем мне эта физкультура? — думал он. — Не юноша, а чего вытворял! Битую ночь вертелся на брусьях, пролезал в кольцо, увивался по канату, прыгал через козла. Не говоря об отжиманиях, сальто-мортале и балетных позициях. Как глупо!»

Адель припрятала денежки и сосредоточенно заводила будильник, удерживая топор между ног. Кажется, это доставляло ей удовольствие. Заслышав постанывание, Васька вышел не прощаясь.

Последствия

Он шел по утреннему бульвару, угнетаясь.

— Мудак я, мудак, — приговаривал в такт шагам. — Своего духа, мудак, обидел! Ни за что, ни про что!

Утренние прохожие и бегуны, видно, понимали, чем Васька занимался ночью — духа обижал и прочее… От него несло развратом. Казалось, тычут пальцами, как в Данте — он побывал в аду!

— Мудак ты, мудак, — все более убеждался он. — Ад не ад, но присподня. Колени саднят, ноет поясница. Нет, мудак, чтоб с Шурочкой при луне стихи! Дорвался, скотина, до платного секса! Хорошо, если без последствий…

И тут ощутились последствия — нельзя сказать «на лицо», — но… Чесалось, зудело, горело, сдавливало, свербило, потягивало. И страшно хотелось, как говорят мексиканцы, пипи. Такого наката Васька не ожидал. Последствия имели скоростной космический характер и в земные параметры не укладывались.

— Мудак я, мудак! В чужой стране и какие симптомы!

Васька побежал, обгоняя заурядных, безмятежных трусил и чувствуя, как между ног болтается нечто — чучело броненосца.

Ни сортира, ни хотя бы укромного уголка! В каждом мало-мальски укромном чего-нибудь да продавали — бриллианты, камбалу…

Как подстреленный, фазан метался Васька по тихоокеанскому курорту.

— Денег нет! Паук в кизде! Запустение везде![19] — бормотал он заклинание, помогавшее утерпеть.

В какой кизде? Что за кизда?[20] Непонятно. На то и заклинание — отвлекает!

— Запустение в кизде! — отчаялся Васька и увидал распахнутые двери, за которыми мог быть, на худой конец, полуукромный уголок. Васька влетел в бело-голубую комнату, где, подобно островному архипелагу, были разбросаны канцелярские столы. Уютно пахло жареным, и виднелась дверь с изображением голубого амбала на кубе. Увы, за нею — зеркальный зал, где, напоминая пыточное ложе, стоял одинокий и кожаный конь. К счастью, следующая дверь! Зеркальная. Увешанная замками. С затмением в глазах Васька рванул, как последнее кольцо, и замки посыпались. Открылась шифровальная потайная комната. Взвыла сирена. Безнадежный Васька хотел зашифровать покаянное слово к Шурочке, но приметил последнюю дверь с пейзажем.

У лесного шалаша на пеньке сидел дядька в кепке с добрым лицом, которое не лгало, — за шалашом, говорило оно, секретный сортир.

Тяжело вздыхая и вздрагивая, Васька нашел в штанах беспородное чучело, как бы обутое в потертую калошу.

— Вот, мудак, так мудак! Топора напугался! Снять позабыл! — шептал он облегченно, кое-как разуваясь.

Со вздохами и шепотом постепенно обрел он такое же доброе, как под кепкой лицо. И все казалось светлым, правдивым.

Но выходя из секретного шалаша, огреб зуботычину и полное выкручивание рук. Ему завязали, как смертнику глаза, и повели долгой, извилисто-эшафотной дорогой, вероятно, в курортную тюрьму. Впрочем, после пережитого, Ваське хотелось в тихое место за решеткой — посидеть, подумать о будущем, как дядька на пеньке.

Последствия последствий