Мелкие неприятности супружеской жизни

Рассмотрим первую из этих ситуаций. Около полуночи молодая женщина, зевая, накручивает волосы на папильотки. Мне неведомо, проистекает ли ее меланхолия из мигрени, сверлящей ее правый или левый висок, или же ею овладел один из тех приступов тоски, которые заставляют нас видеть весь мир в черном свете; как бы там ни было, она укладывает волосы на ночь так небрежно, поднимает ногу, чтобы снять подвязку, так томно, что кажется очевидным: если ей тотчас не позволят забыть постылую жизнь и погрузиться в спасительный сон, она предпочтет утопиться. В этот миг она пребывает бог знает как далеко на севере, в Гренландии или на острове Шпицберген. Беззаботная и холодная, она укладывается в постель, размышляя, быть может, как сделала бы госпожа Вальтер Шенди[396], о том, что завтра будет тяжелый день, что муж возвращается домой очень поздно, что во взбитых белках недоставало сахара и что она задолжала портнихе больше пятисот франков; одним словом, она думает обо всем, о чем может думать женщина, умирающая от скуки. Тем временем в спальню вваливается толстяк-муж; после делового свидания он выпил пуншу и ему теперь море по колено. Он стаскивает сапоги, швыряет фрак на кресла, оставляет носки на козетке, а сапожный крючок – перед камином; покрыв голову красным мадрасовым платком и даже не дав себе труда спрятать его уголки, он бросает жене несколько односложных фраз, несколько супружеских нежностей, которыми подчас и ограничивается вся беседа мужа и жены в те сумеречные часы, когда наш дремлющий разум покидает нас на произвол судьбы. «Ты уже легла?.. Дьявольщина, как нынче холодно!.. Ты все молчишь, мой ангел!.. Да ты уже под одеялом!.. Притворщица! Делаешь вид, что спишь!..» Реплики эти перемежаются зевками, и наконец, после множества мелких происшествий, зависящих от привычек данной супружеской пары и сообщающих некоторое разнообразие этой вечерней увертюре, мой герой опускается на свое ложе, которое под тяжестью его тела громко скрипит. Но стоит ему закрыть глаза, как воображение немедленно принимается рисовать на том фантастическом полотне, какое предстает каждому из нас перед сном, все соблазнительные мордашки, стройные ножки и пленительные силуэты, которые он видел в течение дня. Желание овладевает им… Он обращает взор на жену. Как бы ему ни хотелось спать, он не может не разглядеть прелестное личико в ореоле тончайших кружев; испепеляя взглядом вышитый чепчик, он различает, кажется, блеск глаз жены; наконец, тонкое одеяло не в силах скрыть от него ее божественных форм… «Душа моя?..» – «Но, друг мой, я сплю…» Как пристать к этой Лапонии?[397] Пускай вы молоды, хороши собой, умны, пленительны. Но разве все эти достоинства способны помочь вам одолеть пролив, отделяющий Гренландию от Италии? Расстояние между раем и адом не так велико, как та полоска, что разделяет ваши кровати; все дело в том, что вы пылаете страстью, а жена ваша холодна как лед. Казалось бы, перейти из одной кровати в другую – дело техники, однако мужа, увенчанного мадрасовым платком, этот переход ставит в самое невыгодное положение. Влюбленным все – опасность, недостаток времени, несчастное стечение обстоятельств – идет на пользу, ибо любовь набрасывает на все, даже на дымящиеся развалины взятого приступом города, пурпурно-золотистый покров; супругам же в отсутствие любви развалины мерещатся даже на самых великолепных коврах, даже под самыми пленительными шелками. Пусть вы перелетите к жене в один миг – за это время долг, сие божество брака, успеет предстать перед нею во всей своей неприглядности.

Ах! как несносен должен казаться женщине, скованной льдом, мужчина, которого желание заставляет то метать громы и молнии, то рассыпаться в любезностях, то дерзить, то молить, то язвить, словно эпиграмма, то льстить, словно мадригал, – одним словом, более или менее талантливо разыгрывать гениальную сцену из «Спасенной Венеции» Отвея, где сенатор Антонио твердит на сотни ладов, валяясь в ногах у Акилины: «Акилина, Килина, Лина, Лина, Наки, Аки, Наки!» – и, притворяясь верным псом, получает в награду одни лишь удары хлыста[398]. Чем больше пылкости выказывает мужчина в подобной ситуации, тем более смешным кажется он всякой женщине, даже собственной жене. Если он приказывает, то вызывает отвращение, если злоупотребляет своей властью – становится добычей Минотавра. Вспомните Брачный катехизис, и вы без труда поймете, что в рассматриваемом случае попираете его самые священные заповеди. Уступит ли жена мужу, которого обыкновение ставить две кровати в одном алькове побуждает действовать грубо и откровенно, оттолкнет ли его – в любом случае при подобном устройстве спальни целомудреннейшая из жен и умнейший из мужей не могут не грешить бесстыдством.

Описанная нами сцена, которая может быть разыграна на тысячу ладов и вырасти из тысячи случайностей, скорее забавна, но события могут пойти и по другому пути, куда менее веселому и куда более страшному.