Мелкий бес

— Крякнуть, Ардаша, я завсегда могу, — говорил Володин, — кря, кря! Очень даже просто.

Красный, осоловелый от водки, Володин крякал, и выпячивал губы. Он становился все нахальнее с Передоновым.

— Околпачили тебя, Ардаша, — сказал он с презрительным сожалением.

— Я тебе околпачу! — свирепо зарычал Передонов.

Володин показался ему страшным, угрожающим. Надо было защищаться.

Передонов быстро выхватил нож, бросился на Володина, и резнул его по горлу. Кровь хлынула ручьем.

Передонов испугался. Нож выпал из его рук.

Володин все блеял, и хватался руками за грудь. Видно было, что он смертельно испуган, слабеет, и не доносит рук до горла. Вдруг он помертвел, и повалился на Передонова. Прерывистый раздался визг, — точно он захлебнулся, — и стих. Завизжал в ужасе и Передонов, а за ним Варвара.

Передонов оттолкнул Володина, — тот грозно свалился на пол. Он хрипел, дергался ногами, и скоро умер. Открытые глаза его стекленели, уставленные прямо вверх.

Кот вышел из соседней горницы, нюхал кровь, и злобно мяукал. Варвара стояла, как оцепенелая.

На шум прибежала Клавдия.

— Батюшки, зарезали! — завопила она.

Варвара очнулась, и с визгом выбежала из столовой, вместе с Клавдией.

Весть о событии быстро разнеслась. Соседи собирались на улице, на дворе. Кто посмелее, прошли в дом. В столовую долго не решались войти.

Заглядывали, шептались. Передонов безумными глазами смотрел на труп, слушал шепоты за дверью… Тупая тоска томила его. Мыслей не было.

Наконец осмелились, вошли, — Передонов сидел понуро, и бормотал что-то несвязное и бессмысленное.

ПРИЛОЖЕНИЯ

М. М. Павлова. Творческая история романа «Мелкий бес»

«Вот они-то и есть наши истинные знакомые и друзья, все эти люди, вышедшие из творческой фантазии. Они только и живут на земле, а вовсе не мы. Они-то и есть настоящие, подлинные люди, истинное, не умирающее население нашей планеты, прирожденные властелины наших дум, могущественные строители наших душ, хозяева нашей земли».

Ф. Сологуб. «Искусство наших дней»

I. Предыстория

Житие и Бытие

Бытия моего не хочу,

Жития моего не прерву…

Ф. Сологуб

1

«А ведь большому писателю всегда приходится протащить своих героев через себя. И Шекспир протащил через себя Лира, и я, конечно, протащил через себя Передонова», — заметил Сологуб в 1926 году в разговоре с Е. Я. Данько.[53] Подлинное значение этого признания открывается при осмыслении жизненного и творческого пути автора «Мелкого беса».

Федор Сологуб (настоящее имя — Федор Кузьмич Тетерников; 1863–1927) родился в Петербурге в семье портного. Отец писателя — Кузьма (Косьма) Афанасьевич Тетерников (так он исправил свою исконную фамилию — Тютюнников) происходил из крепостных и был внебрачным сыном помещика Полтавской или Черниговской губернии Иваницкого. Он умер от туберкулеза, когда сыну Федору исполнилось четыре года, а дочери Ольге — два. Смерть отца потрясла ребенка, заронив в его душе обиду и сомнение в целесообразности всего миропорядка.

Мать писателя, Татьяна Семеновна (1832(?)—1894), крестьянка Санкт-Петербургской губернии, после смерти мужа взяла место прислуги в доме Агаповых, в котором прошли детство и юность Феди Тетерникова. В семье царили беспросветная нужда и диктат воли матери. Татьяна Семеновна «при всей своей любви и самоотверженности по отношению к детям была строга и взыскательна до жестокости, наказывала за каждую оплошность, за каждое прегрешение, вольное и невольное: ставила в угол на голые колени, прибегала к розгам — за грубость, за шалости, за опоздание в исполнении поручений, за испачканную одежду…».[54]

Атмосфера насилия и унижения, в которой воспитывался Сологуб, серьезно повлияла на его психику. Суровым обращением мать стремилась привить сыну христианские добродетели — покорность и смирение, приготовить его к тяготам жизни простолюдина. Постепенно он пришел к мысли, что наказание необходимо для него, что частые незаслуженные страдания укрепляют его волю к добру и характер; он стал стремиться к боли и унижению, провоцировать мать наказывать его, что в конечном результате привело к развитию у него садо-мазохического комплекса, впоследствии сказавшегося в творчестве.[55] Образ «дебелой бабищи жизни», требующей все новых и новых детских жертв, стал определяющим в его прозе; неизменно повторяющийся в его произведениях мотив сечения или угрозы наказания розгами (равно как и сама фигура «стегальных дел мастера» — Передонова) был вызван к жизни глубоко личными переживаниями.