Мелкинд Виллейн

Все хлопают, уже не мальчика – юношу, по плечам, только Унрулия сложила на груди руки и воротит моську. Эритор подошёл, шмыгнув носом, заглядывает снизу в глаза, прижался, обхватил за талию и тыкнулся лбом в живот. Унрулия упрямо пытается сдержать улыбку, но та прорывается в уголках губ. Эритор всё понял по глазам, рассмеялся счастливо.

– Держи кинжал, Виллейн! – проговорил Эритор с сожалением, протягивает клинок.

– Оставь у себя, пригодится больше, чем мне.

Смех затих, оскорблённая было тишина тут как тут. Лодка просела под нашим весом до края бортов, озеро скользит тихо мимо. Я заглянул в глубину. Вода прозрачная до дна, но солнечный свет не в силах пробить толщу, и смотрю как в тёмный колодец. Видны спины рыбёшек, светлая стайка поплыла вверх. Рыбины из белых чёрточек превращаются в метровые брёвна.

Эритор на носу, мы с Унрулией на задней скамейке. Тонкие длинные весла как игрушки в крестьянских руках, островок приближается с пугающей быстротой. Набольший весь в мыслях, глядит под ноги.

Зрачки детины расширились, в больших карих глазах я уловил тень движения. Оглянулся, на покинутом берегу знакомые уроды, пробуют лапами воду. Один залез, циркач, на корягу, покосившийся ствол нависает далеко над водой, конец в лохмотьях коры. Упырь шагнул с опаской, ещё, ногти на пальцах ног как крюки, впиваются в скользкую древесину. Осмелел, шагнул на кору, отгнившая, тотчас сорвалась вниз. Упырь взвыл и рухнул в воду, пальцы лишь царапнули склизкую ветвь. Метнулась белая стая, мощно забурлило, булькнуло сыто и влажно, от упыря грязно-красное пятно на поверхности. Товарищи твари попятились и жалко скулят.

– Утоп, – проговорил недоросль. – Не то, чтобы сам.

– Не, видно, плавать не умеют. Значит, будут стеречь, – высказался набольший. Глянул на меня уважительно. – А магия-то работает!

Я поймал испепеляющий взгляд Унрулии, пожал еле заметно плечами – хорошо, что хорошо кончается.

Лодка чиркнула дном, благополучно застряла на мели. До островка один шаг, спутники торопясь попрыгали наземь, забыли про меня. Под подошвами тех, кто может ходить, тёмный, почти чёрный песок, блестят кусочки слюды и кварца. Я кое-как вылез, зачерпнул мокрую горсть.

– Зачем тебе песок, Виллейн? – спросил Эритор. – Колдовать?

– Нет. Просто красиво. Смотри как сияет! Посижу тут, полюбуюсь!

Я приблизил ладонь, песок из блестящих и чёрных крупинок, чёрные поблёскивают гранями, блестящие налились чернотой изнутри.

– Долго любоваться будем? – грубовато бросил набольший.

– Может, в последний раз, кто знает, что ждёт в хибаре?

Обнадёжив товарищей, я начертил на песке несколько фигурок. Хлопнул, отряхивая ладони, резкий сухой звук подкинул деревенских на ноги.

– Идём!

Островок невелик, несколько шагов и набольший решительно стучит кулаком в дверь. От ударов сыпет мусором со стен. Крыша развалюхи набекрень, свесила драные скаты, бревна вкривь и вкось, готовят побег из венца. Лёгкое шарканье с той стороны, скрип засова, дверь попытались открыть. Остатки мощных петель давно для обмана, створка выпала наружу, зашибив набольшему ступни.

Мы ворвались, детина тащит меня под мышки. Эритора оставили позади, пацан сопит недовольно, пальцы на рукояти ножа, тянет шею рассмотреть из-за спин. В хибаре полно чада, в центре единственной комнаты очаг, выложен камнем прямо в земляном полу. На треноге булькает варевом котёл, запах отвратный. Старая ведьма забилась в угол, на скамейке вдоль стены кто-то лежит, тело укрыто обширной дерюгой.

– Вот и свиделись, милок! Спасибо за ключик!

Ведьма висит на стене, костлявые лапы с когтями растянуты в стороны, кожаные верёвки глубоко врезаются в пергаментную кожу. Ноги крепко связаны повыше ступней, пальцы царапают пол. Седые патлы обрезаны криво, лежат неопрятными прядями подле ног. Старое тело высохло, давно не грудь, а пустые мешки закрывают, как шторы, впалый до спины живот.

– А ну, говори, чем опоила племяшку! – проорал набольший, рукой утирает капли со лба.

– Ха-ха-ха-а! Ах-ха-ха! Ми-илок! И-ии! – воет ведьма, пена клочьями на остром подбородке, мутные глазки лезут прочь из глазниц.

– Тьфу на тебя!

Набольший швырнул вилы наземь, от алых кончиков зубьев дымок, шипят жирком, остывая. На животе ведьмы четыре следа, палёная кожа мерзко воняет, кровь запеклась в неглубоких ранах.

– Ничего не добьёмся от сумасшедшей! Расспрашивай сам, колдун! – рявкнул крестьянин, повернувшись ко мне.

– Разве не предлагал с самого начала? Пойди к остальным!

Крестьянин толкнул дверь, забыв про сломанные петли, ругнулся, приставил створку обратно. Ведьма толкает в спину издевательским хохотом. Я сижу на земляном полу, ноги вытянуты в сторону очага. Позади на лавке племянница набольшего, судя по росту – вполне взрослая. Холстина, которой укрыта, вздымается высоко при вдохе, под грубой тканью очертания грудей таких размеров, как если сама мать сыра земля избрала воплощением! Зад под стать, узкая скамья неспособна вместить, и роскошное тело лежит как собака на заборе.

Я глянул на вилы и поморщился.

– Всё, хватит мычать, поговорим как коллеги.

– Нечего мне сказать, хоть на части режьте!