Мелочи архи..., прото... и просто иерейской жизни

В небе сияла луна серебристая,
Ветер слегка поддувал,
Речка тихонько журчала волнистая,
Лес будто что-то шептал.

Мы в этот миг с ней сидели в объятиях,

Слушали песнь соловья,
Мне не забыть этих милых лобзаний,
Я буду их помнить всегда.

Долго мы с ней под сиренью сидели,

Быстро пред нею я встал,
Щечки у ней, словно розы, алели,
Пред ней на колени упал.

Правую руку на сердце положил,

“Я вас люблю”, прошептал.
Горячее сердце в тот миг встрепенулось,
Я горько пред ней зарыдал.

“Не плачь, друг мой милый, тебя умоляю,

Ведь я тебя тоже люблю.
Давно, уж давно по тебе я страдаю,
А быть я твоей не могу.

Отец мой священник, ты знаешь прекрасно,

А ты, милый мой, коммунист,
Советскую власть он не любит ужасно,
Он ярый у нас монархист.

Твоею он быть не позволит, я знаю,

Перечить отцу не хочу.
Отца своего я люблю, уважаю,
Покинуть его не могу”.

“Ой же ты, девица милая, красная,

Брось, позабудь ты отца!”
“Ты просишь, мой милый, но просьба напрасная,
Не брошу отца никогда!”

“Последнее слово скажи, дорогая,

Ты будешь моей или нет?”
“Твоей я не буду, еще повторяю,
Последний мой этот ответ”.

И впала мне в голову мысль таковая:

Убью я ее и себя,
Пусть примет в объятья земля нас сырая,
Тогда и забудет отца.

Тогда же я быстро достал из кармана

Свой черненький новый наган,
И тут совершилась ужасная драма,
По сердцу прошел ураган.

Револьвер она увидала, вскочила,

Должно быть, хотела бежать...
Горячая пуля в висок угодила,
Пыталась она закричать.

Рану руками она ухватила

И пошатнулась слегка,
Горячею кровью себя окатила
И, бедная, тут умерла.

Я оглянулся — все было спокойно,

Лишь месяц сиял над рекой,
Револьвер направил в висок я проворно
Привычною правой рукой.

Руки ослабли, в глазах потемнело,

И я в этот миг задрожал,
Револьвер упал на холодное тело,
Я память тотчас потерял.

Очнулся в больнице, и врач предо мною,

Он в белой одежде стоит,
И что-то он делает тут надо мною,
И молча в глаза мне глядит.

Судите, пред вами всю правду открою,

Судите — виновником я!..
Вяжите, товарищи, руки цепями
Священнику вы за меня.

А мне, как партийцу, расстрел присудите

За то, что закон нарушил,
И рядом с красоткой меня положите,
Которую крепко любил.

Ко мне в храме подошла женщина и говорит:

— Мне дочка консервы привезла: рыба кит. Только я сомневаюсь, можно ли ее есть?

— А почему же нельзя?

— Да ведь кит-то святая рыба.

— С чего это ты взяла?

— А как же? Ведь она пророка Иону выплюнула.

Ну, а теперь о том, какими крепкими оказываются порой наши “скудельные сосуды”.

В храме под Ярославлем, где я прослужил пять лет, была старушка староста. (Когда я там появился в 1982 году, ей было уже далеко за 80.) Мне рассказали, как она сохранила для своего храма звон, да такой, какого нет во всей епархии. В пору хрущевских гонений ее вызвал областной уполномоченный и приказал колокола снять. А она твердо сказала:

— Когда меня из храма вынесете, тогда и колокола снимите.

И в конце концов от нее отступились — так и звонят там колокола по сию пору.