Мелодия

Поляны представляли собой поросшие кустарником проплешины в лесу, слишком каменистые и с очень тощим слоем почвы, чтобы здесь могло расти что-то более занятное и цветастое, чем ладанник и дрок. В основном даже по весне здесь преобладали камни и полынь, хотя, когда шел дождь, появлялись недолговечная гадюкина травка и желтый щавель-однодневник, которые пробивались в трещинах, конкурируя за летучих насекомых-опылителей. За ними на крутых склонах и в лощинах, где земля была богаче и плодороднее, росла огромная серая масса тарбони и перечных дубов, тамарисков и сосен, казуарин и рожковых деревьев, которые соперничали за влагу, свет и жизнь и хранили свои тайны при себе. Это были древние влажные леса, куда ни одно разумное и дышащее существо никогда не приходило ночью. Конечно, леса эти кишели животными, но были богаты и всевозможными монстрами, демонами, покойниками, призраками и – да – неандертальцами.

Мистер Клайн стоял с лошадьми, держа вожжи на тот случай, если они испугаются при виде того, кто появится из леса на субботнее пиршество. Они могли понести, если бы появились свиньи, кустарниковые кабаны или олени. Они бы наверняка понесли, появись рыси или медведи. При нем была небольшая оловянная фляжка с ее содержимым, чтобы не замерзнуть, и заряженный дробовик наготове на всякий случай. Его устраивало, когда его Сай и Ги вместе с нервным Бузи вытаскивали из повозки плетеные лотки и относили их подальше от лошадей.

Мальчики всегда просили его добавить остроты их ощущениям – вести обратный отсчет, и мистер Клайн удостаивал их просьбу, называя числа задом наперед от десяти до одного, и тогда они с криками радости переворачивали лотки с сокровищами еды. То были моменты расточительства, которые нравились детям больше всего – выворачивание продуктов пекарни на землю. Верхние хлеба, твердые и сухие, вываливались без проблем, но более старые, оставшиеся от понедельника и вторника, лежавшие на дне лотка, нередко за неделю становились такими влажными и вязкими, что мальчикам приходилось выскребать их оттуда палками, стараясь изо всех сил не запачкать одежду и сдержать рвоту, которую вызывали необычные запахи.

Наконец они опорожняли лучшую корзину – ту, в которой были торты и прочие сласти с клубникой, кремом и запахом спиртного, разноцветные, с выложенными украшениями в стиле современного искусства. Они вываливали ее содержимое, которое создавало мягкое одеяло из эклеров, штруделей и пирожных, пока из зарослей полакомиться человеческими роскошествами не выходили дикие свиньи всех разновидностей, не боявшиеся по субботам людей и повозок, которые сразу начинали принюхиваться, оценивая запахи трапезы. Хоник лаял, но бросаться на них не осмеливался.

Мальчики, а больше всех Альфред, радовались, что у них есть дубинки для самозащиты. Отец позволял Альфреду брать в эти субботние поездки его трость-колотушку. (То самое «более щадящее оружие», которое Бузи – готовый и сейчас почувствовать вход иглы в брюшину – так цепко держал в руке всего три ночи назад, спускаясь к бачкам.) Свиньи были непредсказуемыми и нахальными. Они не желали, чтобы к ним приближались, поэтому разумным было вооружиться. «Не отходите далеко от повозки», – наставлял их мистер Клайн, и они с радостью подчинялись, но не потому, что боялись кабанов. Перед ними стоял лес, которого они боялись: его звуков, его глубины, его влажных темных низин, порожденных ими историй, которые отступали туда к ночи.

Почти всегда к тому времени, когда Альфред и близнецы заканчивали выворачивать сласти, а всевозможные свиньи заканчивали их поедать, над ними сгущались сумерки. Когда свет отступал, а тело леса сгущалось и мрачнело, мальчики спешили назад к повозке, чтобы встать рядом с лошадьми в ожидании ночных животных, которых призывали запахи еды, но пугал свет. Приходили лань, дикая кошка и лиса, иногда барсук, еще ласки. Один раз они видели ковыляющие тени каких-то животных и решили, что это семейство медведей; видели они и силуэты крупных оленей.

Чего они боялись, но хотели увидеть больше всего (впрочем, так никогда и не увидели), так это дикарей, которые, как ходили разговоры, тайно обитали в лесу. Людей, которые не приручались, питались насекомыми, семенами и червями, а раз в неделю, когда повозка наконец уезжала, когда исчезали янтарные лучи ее фонарей, набрасывались на хлеб, бисквиты, торты, сласти. Как бы им хотелось хоть краем глаза увидеть также людей, которых мы любили и потеряли, бессмертных, живых трупов, существовавших там, усохших и уменьшившихся в размерах, легких, как газовая ткань, тех, кто – даже сейчас – вероятно, по ночам отдыхает в гамаках из паутины, спит вечным сном на лесных матрасах из листьев под пуховым одеялом тумана.