Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Так встретились мы в камере с Верой Газе. Понимание было одинаковым. Переживания различались по темпераменту. Она – с мудрой покорностью карме, я – с пылким желанием бороться. Волк, даже затравленный, не сдается без боя: мне доставляла удовлетворение перепалка со следователем. Я была уверена (уверена и сейчас), что бьют тех, кто боится побоев. Если это чревато неприятностями – бить опасаются. Конечно, если нет специального задания сверху – применять пытку.

Утром к следователю вызвали Анну Ивановну. Она неторопливо поправила платок, поклонилась в пояс камере и степенно пошла к решетке. Держали ее почти до вечера. Но вернулась она спокойная, без рыданий. Попросила только: нет ли у кого карандашика? Дали. Оторвала от газетки, в которую заворачивали махорку, чистую полосочку и написала что-то. Попросила у курильщиц спички и подожгла бумажку. Записочка скорчилась и сгорела. Анна Ивановна села на свою постель.

Уже когда в камеру принесли ужин, забрали миски с перловой кашей, поели, кто где устроился – за столом мест не хватало, – Анна Ивановна подошла к нам.

– Помог мне братец Иванушка, – удовлетворенно сказала она. – Помог. Укрепил.

– Кто такой братец Иванушка? – спросила Верочка.

– Коммуны нашей председатель. Слышали про него?

– Я немножко слышала про эту коммуну, она на первой сельскохозяйственной выставке премию получила?

– Да. А начинали с восьми коров, с куска болота под Вырицей. В двадцатом году братец Иванушка выхлопотал. Старую, от прежних господ оставшуюся дачу еще дали в Вырице. А какую жизнь-то сделали!

Анна Ивановна засветилась:

– Три лета я в ту коммуну порадеть братцу ездила. И каждый ездил – отпуск свой проводил и работал. Человек по тридцать в коммуне живало летом. Сядут за стол – братец Иванушка во главе стола. На лавочках по обе стороны садятся: по правую мужчины, по левую женщины. И трапезуют и беседуют. Перед каждым чашка поставлена, и стряпуха, чья череда в тот день, обносит пищей. Как на тайной вечере Христос с учениками. Беседу ведут. И братец Иванушка изъясняет: «Не верю, что человек один раз живет. Много раз он живет, умрет и опять воскреснет. Не в раю, в рай-то не скоро попадешь; на земле опять родится младенцем. Войдет душа во чрево и воплотится».

Мы с Верой переглянулись.

– А вот-таки и понятно, почему у человека судьба несчастная бывает: за прошлые грехи! Это и есть чистилище: в прошлой жизни грешил, умер, врагам своим не простив, не покаявшись, и снова душа на землю попала – пусть покается! Мы не помним, что раньше жили, а дела наши помнят, откликаются.

– Карма? – прошептала Верочка. – Откуда это здесь?

– А почему же это известно? – спросила я.

– Которые чистые, Богу угодные души – те помнят. Братец Иванушка себя семь тысяч лет помнит. И как Христос на земле жил, и как распяли его – видел братец Иванушка, помнит. Нам рассказывал, все плакали. – Она замолчала, умиленная воспоминаниями. Отошла от нас на свое место. Села со светлым лицом. Только раз, возбужденная убеждением, что братец услышал ее сигнал, рассказала она так подробно. Потом – избегала длинных расспросов, а я, я боялась спрашивать – в тюрьме никогда не показывают: знакомых по воле, а тем более однодельцев, не держат в одной камере. О знакомстве – не подают вида.

Доверяя нам с Верочкой, Анна Ивановна через несколько дней шепнула о новенькой: «Наша, с Вырицы». От нее мы узнали подробнее о вырицкой коммуне.

В течение НЭПа коммуна разрасталась и богатела. Работали, «как хотели да как могли». Платы не получали, но были сыты и восторженно-радостны: миру душевному, дружеству, отдыху от города и борьбы за существование.

В 28-м году коммуну разогнали, братца Иванушку арестовали. След его потерялся. Перед арестом он учил не бояться страданий, помогать друг другу и – как акт наиболее действенный – просить о помощи в самую трудную минуту: сожженной запиской позвать его.

Организованность осталась, как – неизвестно, но чуриковки умели передавать друг другу вести и в самой тюрьме. Знали, что их довольно много сидит, и мужчин, и женщин. Получили передачу с теплыми вещами, валенками, полушубками и спокойно готовились к этапу, надеясь почему-то, что их всех вышлют в одно место.

Как они умудрялись общаться – не знаю. Тюремная этика запрещает наблюдать, как передаются вести. Во всяком случае, они знали, сколько и в каких камерах сидят «наши», знали, что готовится этап из следственной тюрьмы.

После того как их увели из камеры, мелькнула на несколько дней еще одна чуриковка интеллигентного вида. Разговаривая с ней, я систематизировала отрывочные сведения о вырицкой коммуне и услышала более связный рассказ о братце Иванушке, поданный в теософской терминологии: она говорила о карме, знанию которой он обучал, об излечениях путем гипноза, о том, что он «человек необычайно высокого духа», помнящий свои прошлые воплощения. Нам с Верой стало ясно, что высокий дух был в твердом и трезвом мужицком теле, умевшем вести людей за собой и широко помогать им.