Memoria. Воспоминания, рассказы, стихи

Мы с Верой много думали и говорили об этом человеке. Он явно не был шарлатаном. Он верил, что помогает и указывает путь духовного совершенствования тем, кого он излечил от пьянства и от физических болезней. Видел он свои прошлые существования и говорил о них как о виденном. Знал ли он что-нибудь о теософии и мистических учениях Востока? Это трудно было установить потому, что те, к кому он обращался, воспринимали это как его личные откровения, его общение с Богом: среди чуриковцев почти не было интеллигентных людей, это были в основном даже не рабочие заводов, а ремесленные низы города.

Мы с Верочкой подивились, что к 36-му году это движение, оказывается, не умерло. Чуриковцы были в тюрьме единственной группой, поддерживающей друг друга. Им разрешали по окончании следствия передачу. В передаче были продукты и теплые вещи «от братьев и сестер». Они пошли в этап хорошо экипированные.

Великий Сибирский путь (Из записок 1977 года)

Этап был тяжелый. Новосибирская тюрьма была так переполнена, что отказалась принять нас, и эшелон оставался стоять на задних путях Новосибирска. Был июль. Жара. Крыша столыпинского вагона накалилась, и мы лежали на нарах, как пирожки в печке. Перекрикиваться с соседними клетками запрещалось. Но на третьи сутки я не выдержала и решила объявить голодовку – иначе все сдохнем здесь от дизентерии.

– За голодовку дают срок, – поражались соседки.

– Дадут или нет – неизвестно, а что сдохнем от дизентерии – понятно.

С одной стороны нашей клетки слышались мужские голоса, с другой стороны – лихие выкрики блатных девчонок, которые тоже потеряли терпение и требовали воды!

– Девки, давайте не воды требовать, а откажемся от паек, – тихо сказала я, проходя мимо них в уборную.

– Не будем брать пайки! Пусть везут дальше! – завыли девки.

Какой-то бойкий голос неожиданно крикнул по-французски avoir faim (голодать) в следующую клетку, где сидели мужчины. Мужчины в заключении всегда робеют больше женщин, первыми они никогда не начнут протесты. Но тут, когда задорный женский голос спросил, понимает ли кто-нибудь по-французски, мужской баритон ответил:

– Oui, sans doute!

– Е bien! – крикнул опять женский голос и объяснил по-французски, что три женские камеры отказались брать хлеб. Мужчины решили присоединиться. Когда утром на четвертый день нам принесли пайку, весь вагон отказался брать ее.

Пришел начальник конвоя.

– Голодовка?! За голодовку получите новый срок.

– Нет, не голодовка, а мы не желаем заболеть дизентерией: четвертый день лежим в говне! – закричали лихие блатные девки.

– В говне лежим, рук не умываем да хлеб брать не станем! Все закосим!

– Ничего, стерпите!

– Тебе хорошо терпеть, начальничек, а нам невтерпеж! Помирать заставляете! Везите в тюрьму! – зашумела камера.

– Не принимает тюрьма! За голодовку акт составлю. Как буду сдавать этап – всех под следствие!

Девчонки загомонили громче, засвистели. Наша клетка держалась спокойнее, но сказали:

– Умыться дайте и вагон передвиньте, иначе хлеб не возьмем.

– Ну и не жрите! – Решетка захлопнулась у нас и открылась в мужской клетке. – Берите пайку!

Мужчины молчали, но хлеб никто не взял. Волна отказа прокатилась по всему вагону. Конвой ушел. Тревога нарастала. Чувствуя напряжение, камеры перекрикивались. И вдруг через какое-то время вагон дрогнул.

– Двинулись с места! Поехали, поехали! – закричали девчонки. – С Новосибирска тронулись!

Вагон катился медленно и минут через десять остановился.

– Не с Новосибирска, только с говна съехали, – вздохнул чей-то голос, – вонь поменьше. Сами уж провоняли! Пусть мыться дадут! Слышь, в окно кричите, девки: «Во-ды-ы! Воды-ы!» Тут люди ходят, он скандалу-то не захочет, не на пустых путях теперь.

Те, что сидели на верхней полке, закричали в окошко:

– Без воды помираем!

На путях останавливались люди, со страхом глядя на арестантский вагон.

– Несут!

Два конвоира внесли в вагон бак с чистой водой и пустые ведра.

– Выходи по две, поливайте друг другу умываться, – сказал начальник, открывая дверь первой клетки. – Соблюдайте очередь.

Захватив кружку, выскочили две девчонки, умылись, поливая друг другу, и вернулись в клетку, следующие уж стояли. Поднялся хохот в клетке:

– Как зебры полосатые, грязь-то не смыли!

– Да смыли! И так ладно!

– Сажа под носом осталась.

– Руки-то не воняют теперь!

– Много воды не тратить! На всех делите, – строго сказал начальник конвоя.

– Ладно уж! Принесу еще! – добродушно осклабился солдат.

Бачок передвигали по коридору, пока не умылись все клетки-камеры.

– Хлеб брать будете?

– Будем! Селедки не будем, а хлеб и сахар – будем.

– Селедку – в помойку! Хлеба прибавь!

– Откуда я его возьму?

– Постараешься – найдешь. Вчерашнюю пайку отдай. Кипятку давайте! – задорно кричали девчата. Чему-то смеялись и в мужской камере. Все жевали хлеб, прихлебывали кипяток.