Мемориал

На площади, где собралось много грузовых и санитарных машин, всех прибывших на расчистку города распределяли по районам. «Пятый квадрат!» — выкрикнул в рупор полицейский офицер, ткнув кулаком в сторону. Здесь нами распоряжались уже не лагерные конвоиры, а молодые парни в защитной форме, с повязками на рукаве, на которых было написано: «Команда особого назначения». Когда они подвели нас к свежеврытому столбику с большой цифрой 5, то прежде всего приказали нам снять шинели. Затем объявили, что каждый из нас, кто замерзнет, пусть пеняет на себя, на свою лень. Мы должны были работать до темноты без перерыва, затем спать, затем, с рассветом, снова приниматься за работу. Питание, как сказал начальник команды — высокий узкоплечий парень в коричневой фуражке с большим золотым орлом, — будет выдаваться два раза в сутки — перед сном и после подъема. Особо отличившимся при спасении жителей назначались дополнительные блага: за каждого спасенного — лишняя порция баланды и — на выбор — кусок хлеба или пачка махорки. За воровство и мародерство — расстрел на месте.

Мы принялись за работу. В первом же подвале, расчищенном от обломков, мы обнаружили три трупа. По-видимому, это была одна семья: бабушка, мать и внучка. Немец-санитар не нашел на них ни единой царапины или синяка, вероятно, они задохнулись в бомбоубежище.

К вечеру мы расчистили три или четыре разбомбленных дома. Люди, которых вытаскивали из-под развалин, либо уже умерли, либо получили сильную контузию или ожоги и находились в бессознательном состоянии. Их было так много, что санитары порой не успевали таскать носилки с трупами и оказывать помощь увечным. Со всех сторон им кричали: «Сюда! Сюда!» Так же, как и нам, санитарам пришлось снять с себя шинели, а затем и мундиры, и лица у них были потные, грязные и изможденные.

Я трудился вместе со всеми, извлекая из-под развалин трупы людей, но не чувствовал ни жалости, ни сострадания. Вероятно — это я думаю уже много лет спустя, — человек привыкает к любой работе, даже к самой, казалось бы, грязной и ненавистной. Мы понимали, что та же участь, что у этих немцев, могла бы постигнуть и нас, только нас никто бы не искал и не выхаживал. Однако горе есть горе, и злорадства к жертвам мы не испытывали. В тот момент мы видели перед собой людей — убитых, раненых, контуженых, а не врагов, которые еще вчера могли нас унижать, даже лишить жизни. И наверное, это, а не чувство возмездия, было для нас главным.

Иногда, проникая в засыпанную комнату или подвал, мы обнаруживали там признаки налаженного и еще теплившегося быта. Одна из квартир, куда, очистив от завалов дверь, мы первыми вошли с моим напарником, удивила своим неожиданно мирным уютом. На широкой, покрытой ковром тахте сидел плюшевый медвежонок, в простенке, над столиком с корзиной свежих цветов, висели часы с кукушкой. Они еще шли! Стрелки показывали без трех минут шесть. Я подождал немного, и маленькая птичка, выглянув в окошко, прокуковала шесть раз.

На кухне, тоже какой-то обжитой, обставленной простой, удобной мебелью, на полках расположились затейливые плетеные корзины с овощами и фруктами, разные ларцы с мукой и крупами, разноцветные флаконы с пряностями. Стол был застлан пестрой клеенкой с рисунками из детских сказок. На газовой плите стоял красный чайник и такая же эмалированная кастрюлька с манной кашей.

На какой-то миг мне вспомнилось мое детство, и я протянул было руку к кастрюльке, даже ощутив ее воображаемую теплоту. Но тут же опомнился.

Мы уже подумали, что квартира пуста, как вдруг в темной прихожей под диванчиком увидели торчащие оттуда голые ноги в домашних туфельках. Это была хозяйка квартиры, молодая светловолосая женщина. К груди она прижимала двухлетнюю девочку. Обе давно не дышали, но причина смерти осталась неизвестной. Осмотревший их санитар высказал предположение, что они умерли от страха. Но ни я, ни напарник не поверили в это: сколько раз тогда должны бы умереть мы?

Было еще одно событие, которое запомнилось. Уже начало темнеть, работа подходила к концу, как вдруг неподалеку от нас прогремел выстрел. Все повернулись и увидели стоящего на груде битого кирпича узкоплечего «главного» в большой фуражке с золотым орлом. В руках у него дымилась винтовка.

Вскоре нам показали того, в кого он стрелял. Это был пожилой, с лысым черепом мужчина в больничном халате. По приказу узкоплечего его труп выволокли из развалин и положили на дорогу с дощечкой на шее: «Мародер!» В скрюченной грязной руке он сжимал засохший пирожок, стоивший ему жизни.