Мемориал

Спящее Городище развернулось, точно книга, и повсюду, то здесь, то там, стали проблескивать из-под земли огоньки кладов. Бродили по лугу белые тени, водили хороводы, прыгали через костры и плескались в реке. Летняя, тайная, страшная Иванова ночь:

Ночь чёрная с эбенового трона

простёрла жезл над дремлющей Вселенной.

Безмолвье полное! И мрак глубокий!

Дохнул с запада холодный воздух, точно посланный дыханием Луны, зашептали травы, вздохнули леса — и незримый, невидимый никем, вышел из рощи арийский, в белом льняном хитоне, Аполлон-Купало, а в колчане его в такт шагам позвякивали чёрные стрелы чумы.

Чума!

О жуткий шёпот!

О горящая, бьющая божественная кровь еврейской Псалтири; чёрные буквы, кровавые пятна церковнославянской киновари!

Я обомлел. Теперь я знаю, что это значит. Это было отсутствие сознания — ни сон, ни явь, в котором меня несло, точно волною, и одновременно — я стоял на месте, будто окаменелый.

И тут во мне взорвалось что-то, как тогда, в чёрный день моего безумного покушения на Елену, когда Гермес вошёл в мою жизнь, овеянный мистическим, прозрачно-чёрным плащом.

…Боже, Боже мой, вонми ми, вскую оставил мя еси? Далече от спасения моего словеса грехопадений моих. Боже мой, воззову во дни, и не услышиши, и в нощи, и не в безумие мое…

…Да, что-то взорвалось, и волны света ослепили меня. Свет лился сверху, сквозь своды: сводов не было, стояли только стены, одетые в леса; строили церковь. Глыбы известняка сверкали под лучами, точно снежные комья.

Движения мастеров были как музыка, в них был определённый ритм и особая торжественность. А из алтаря, из иконостаса отстроенного храма, глядели глаза икон, глухие жгучие краски с едва оструганных священных досок; воздух был пропитан ладаном и запахом свечей.

И я всё никак не мог понять, — каким образом совмещается строительство храма и служба в нём, намоленная, настоянная на веках и ладане?

Пробираясь одурманенным умом через псалтирь Фомы, через заклинания Виолы с Эйреной, через густой благовонный воздух, я силился понять — что это за служба идёт в храме. И, наконец, догадался, что служба эта — погребальная; на улице — ледяная зима, реки застыли, позёмка заметает кровь и трупы и пепел сожжённой Коломны. А хоронят — князя Романа, и уложенный в деревянную колоду-лодью, одетый в кольчугу, труп его укрыт алым княжеским плащом с тёмными пятнами крови и пробоинами от копий. Седой-седой священник склонялся к нему, и кадил, и пел, и чёрный пономарь читал, надрывая сердце.

…Обаче суетни сынове человечестии, лживе сынове человечестии в мерилех еже неправдовати, тии от суеты вкупе…

Да! Сыны человеческие — только суета, сыны мужей — ложь, если положить их на весы, все они вместе легче пустоты!

— Ну?! Спрашивай, спрашивай, где сокровище! — закричала Виола, забыв о своих предупреждениях. — Я уже больше не могу!

— Я его не вижу! — завопил я в ответ, холодея от ужаса.

— У-у-у! — страшно завыла Ирэна, и точно волны от брошенного камня, заколебалось пространство; она как будто вытянулась, поднялась, кажется, до самого потолка, и черты лица её жутко изменились. Страшной силы поле приподнимало меня, молниями задевая волосы; возникало ощущение, что между подошвами и полом — расстояние сантиметра в три.

А передо мной воздух стал густеть, густеть, и вдруг с необычайной чёткостью увидел я поднятый на чёрном подиуме гроб.

Ты испытал нас, Боже, переплавил нас, как переплавляют серебро!

В гробу лежал Марк. Вернее — его труп, уже сильно изменившийся, с признаками тления, с тёмно-синими, чёрными пятнами.

— Марк? — спросил я не своим голосом.

— Я здесь. Говорите, — глухо пробормотал Мертвец.

— Это вы? Кто вы? Дух?

— Нет. То, что вы видите — химера. Душа неподвластна ничьим чарам, её невозможно вернуть в мир живых. Вы видите призрак, образ, — но он сохраняет все мои черты, мою память и моё видение. Спрашивайте скорее, что вам нужно; Ирэна и Виола губят себя — они одной ногою уже в аду.

Глаза трупа были закрыты, лишь губы шевелились еле заметно.

— Как найти троянское сокровище? Целер сказал…

И тут мертвец с ужасным усилием поднялся и сел в гробу. Свиток, почему-то обожжённый, упал со лба его.

— Целер вам сказал правильно, — захрипел он, не открывая мёртвых глаз. — Место клада указано в хартиях, которые хранит старый знакомый Ирэны — милиционер, собиратель. Ключи к шифру — в экслибрисе красной сафьяновой книги, которая завещана мною Ирэне.

Веки его затрепетали, он точно пытался открыть глаза, но не мог.

— Скажите Фоме… и всем… — голос гудел, как из котла. — Молитесь за меня!.. И за себя тоже!..

Едва только он это сказал — и волшебство кончилось. Вообще всё кончилось, стало тьмой; помню лишь, как блеснула трава под луной, когда меня куда-то несли, потом запах спирта, и кислород, и тёмный, тёмный дом Бэзила.