Мемуары

Весной мои прогулки возобновились. Я отправилась в Сен-Жермен с семьей Турцель. Г-н де Беарн озаботился устройством обеда и распорядился поставить стол на прелестной лужайке. До обеда мы гуляли в знаменитом лесу. Мы видели дворец и площадь, возвышающуюся над Парижем и его окрестностями. Я вспоминала Людовика XIII, такого слабого и прекрасного, и его слишком известного министра. В лесу я была удивлена, увидев на многих деревьях вырезанную надпись: «Да здравствует король!» Это проявление верности, написанное крупными буквами, глубоко нас заинтересовало. Ураганы пощадили эти простые документы много лучше, чем тщеславные изъявления гордости. Надписи вырезаны на буках очень высоко. Чтобы сделать их, надо было карабкаться, очень рискуя. Когда поступками руководит глубокое чувство души, они приобретают сверхчеловеческую силу, опасность теряется из виду. Потребность выразить свое чувство так же необходима, как дыхание.

Мы остались до вечера в Сен-Жермене и вернулись по прелестной дороге Сен-Клу. Я предпочитаю лес всем садам и паркам. На его нетронутости лежит печать природы и отсутствие руки человеческой. Таинственное спокойствие леса является прибежищем мысли.

Свободнее мечтается в его густой тени, и тропинки, намеченные необходимостью, напоминают нам о тернистом пути нашей жизни.

На некотором расстоянии от Парижа мы остановились в деревне, чтобы выпить сидра. Мы возвратились в Париж через Елисейские Поля. Приближение к этому огромному городу всегда производит впечатление. Достаточно покинуть его на мгновение, чтобы вновь быть пораженным его шумом и волнением.

Графиня Протасова приехала в Париж в надежде удивить жителей и доказать им, что у себя на родине она занимает выдающееся положение. Я сделала ей визит; она великолепно приняла меня, и ее расположение ко мне еще более увеличилось, когда она узнала мой образ жизни и общество, в котором я вращаюсь. Она приехала к нам и встретила некоторых моих знакомых дам и между ними г-жу Огюстину де Тур-цель, которая поразила ее своей прелестью и любезностью. На следующий день я отправилась с г-жой де Шаро за покупками. Выходя от Верпюи, торговца материями на улице де Ришелье, мы увидели на некотором расстоянии в карете г-жу Протасову. Герцогиня де Шаро попросила распорядиться подъехать к ее карете, чтобы посмотреть на нее, пока я буду разговаривать. Я сделала, как она хотела, и Протасова заметила, что кто-то сидит рядом со мной. Она спросила у меня по-русски, кто это такая. Высунув голову в окошко кареты, я шепотом назвала ей герцогиню де Шаро.

— Представьте меня, — сказала графиня.

Я повернулась к моей спутнице и сказала ей как можно серьезнее:

— Разрешите, герцогиня, представить вам графиню Протасову, статс-даму Их Императорских Величеств.

Графиня рассыпалась в комплиментах. Г-жа де Шаро отвечала с крайней предупредительностью и сделала ей несколько вопросов относительно приезда графини в Париж, что привело Протасову в восхищение и вызвало поток вежливостей и слов, который долго бы продолжался, если бы я не оборвала их, попросив позволения ехать.

— Надо сознаться, — сказала потом г-жа де Шаро, — что очень забавно представляться статс-даме посредине улицы.

Г-жа де Беарн предложила мне посетить гору Голгофу. Мы были там вместе с ее мужем и г-жой де Тарант. Это место было особенно почитаемым до революции. Благочестивые люди часто совершали паломничество в монастырь, расположенный на верху горы. По дороге встречались алтари и большие кресты, напоминающие о страдании Господа. Все было разрушено каннибалами. Было гонение на монахов, и те из них, кто не мог скрыться, были замучены. Несмотря на это, пять монахов, переодетых крестьянами, при помощи мужества и почти чудесной настойчивости сумели остаться в своем святом убежище.

Когда террор прошел, один из начальников-кровопивцев купил это место. Тогда пять отшельников получили от него позволение развести огород на склоне горы, обещая платить ему за это шестьсот франков в год. Жадность заставила его быть снисходительным к этим монахам, которые при помощи усердного труда уплачивали ему условленную сумму и, таким образом, посвящали себя своему назидательному призванию, сохраняя надежду умереть в этом месте, которое они дали клятву не покидать.

Монастырь окружен красивым лесом, пересекаемым тропинками, которые ведут к церквям. Отец Гиацинт провел меня в монастырь. Мы прошли подлинному коридору, обе стены которого покрыты фресками, изображающими страдания Иисуса Христа. Тусклый свет, падавший из окна в конце коридора, освещал нам путь. Однообразный звук шагов монаха отдавался под сводом и нарушал глубокую тишину монастыря.

Направо, внутри здания, я увидала квадратный двор, стены которого были покрыты надписями.

— Это могилы наших братьев, — сказал мне отец Гиацинт. — Под средним камнем покоятся священные останки святого — основателя монастыря.

Он рассказал мне потом, с глубоким волнением, жизнь этого основателя и дал мне его гравированный портрет.