Мемуары

Я часто получала известия от графини Толстой, которая иногда сообщала мне об Императрице Елизавете. Вдали сильнее чувствуешь любовь к родине. Я с жадностью узнавала, что происходило у нас. Министерство переменилось в Петербурге. Должность генерал-прокурора, соединявшая в себе все части управления гражданского и внутреннего, была разделена между многими департаментами, наподобие Франции. Каждый департамент имел отдельного министра. Граф Александр Воронцов был назначен канцлером, князь Адам Чарторижский — первым членом Коллегии иностранных дел.

Эти новшества огорчили хороших русских людей. Они бы/in опасны. Надо сохранять неприкосновенным характер правления, когда он упрочен опытом и привычкой.

В мое отсутствие у г-жи Толстой родился сын, и здоровье ее очень расстроилось.

Вторая зима, проведенная мною в Париже, была еще приятнее, чем первая. Мои избранные знакомства превратились в настоящие дружеские связи. Мои убеждения и образ жизни приобрели мне доверие тех, кого я наиболее уважала. Я по правде могу сказать, что в Париже была обеспокоена только двумя сильными ураганами, которые снесли много труб и причинили несколько несчастных случаев.

На следующий день после одного из этих ураганов ко мне приехали провести вечер г-жа де Люксембург, а также три сестры Караман и их старший брат. Говорили, что небо прогневалось и что, может быть, это было предвестником конца света. Г-жа де Люксембург с живостью воскликнула:

— Надеюсь, что нет; мои вещи еще не уложены! Караман ответил:

— Ну, наши недолго уложить; наше семейство — походная труппа.

Мы много смеялись над его признанием; ураганы были забыты, и вечер прошел самым веселым образом.

Я была в Сент-Рош, чтобы послушать пропоЁедь аббата де Булонь. Он говорил об истине. Внимая ему, мне казалось, что я слушаю энергичное красноречие Боссюэта. Ораторское искусство аббата де Булонь достигает большой степени совершенства. Он умеет внушать страх и в то же время растрогать. У него прекрасный голос, звучный и густой, верная интонация и благородное лицо. Внимание аудитории было замечательным, а церковь была полна народа. Несколько франтиков, явившихся в церковь с нахальством фрондеров, в течение проповеди оставались неподвижными на своих местах и ушли по окончании со смущенным видом. Выходя из церкви, я встретила троих из них.

— Надо сознаться, — сказал один, — что урок силен, но хорош. Надо будет прийти послушать еще.

Я слышала также два похвальных слова, произнесенных аббатом де Булонь. Первое — святому Августину — очень красиво, но я была более растрогана вторым — святому Винценту де Полю, учредителю ордена сестер милосердия. Я отправилась слушать его в Аббей-о-Буа вместе с семьей Турцель. Мы поместились на хорах, так что особенно хорошо могли видеть оратора. Все сестры сидели против кафедры. Их однообразный костюм, черное платье, косынка и белый чепец выделяли их изо всех слушателей. Их головы были опущены, слезы признательности и чувствительности текли по их лицу. Слушатели были в сильном умилении.

Нельзя противиться очевидности. Эти уважаемые монахини, преданные человечеству, с совершенным самозабвением подтверждали правдивые слова красноречивой проповеди оратора. Это зрелище должно было устранить сомнения в самом извращенном уме. Как прекрасен этот институт милосердия! Революция только на некоторое время рассеяла его членов. Когда я уезжала из Парижа, около десяти тысяч сестер уже собрались опять. Религии мы обязаны этими чудесами. Достаточно верить в истину, чтобы забыть самого себя.

Второй сын г-жи де Караман устроил небольшой приют для бедных детей. Он предложил мне пойти осмотреть его. Я увидала дом из четырех комнат. В одной комнате маленькие мальчики учились читать, писать и катехизису, и уроками руководила пожилая монахиня. В другой комнате маленькие девочки учились тому же, их учила молодая, восемнадцатилетняя монахиня, прекрасная, как ангел. Ее лицо и молодость поразили нас.

— Как могли вы с таким мужеством пожертвовать собою в таких молодых летах? — спросила я. — Быть может, какое-нибудь горе или непредвиденные обстоятельства подвинули вас на эту жертву?

— Простите, сударыня, — отвечала она. — Я решилась на это только по своему желанию. Я принадлежу к богатой семье из Лангедока и всегда стремилась посвятить себя служению людям. Нас четыре сестры; мать не нуждается в моих заботах, она согласилась на мою просьбу, и я не раскаиваюсь в этом.

Она сказала нам эти слова с трогательным видом, и в ее прекрасных глазах появилось ласковое выражение, когда она заметила, с каким участием мы слушали ее. Ее красивые черные волосы едва были видны из-под головного убора, белизна которого не уступила бы никакому блеску. Ее щеки разрумянились во время разговора, и добродетель, казалось, еще более увеличивала ее красоту. Время разрушит свежесть молодости, но чистота души по-прежнему будет отражаться в чертах лица, оживлять выражение и делать его привлекательнее, чем красота.