Мемуары

Но я возвращаюсь к Праге. Секретарь местного архиепископа взялся быть нашим чичероне. Проходя по улице вместе с ним, мы встретили его знакомого, старого кармелита; последний был саксонским офицером-лютеранином и стал католическим монахом. Он был духовником в монастыре кармелитов. Наш спутник попросил его провести нас в церковь этого монастыря и показать нам сквозь решетчатое окно одну из монахинь-кармелиток, умершую сто тридцать лет тому назад. Он согласился. Когда мы были в церкви, он подошел к окну, сделанному на высоте груди, и сказал шепотом несколько слов. Сию же минуту изнутри отдернулась зеленая занавеска, и мы увидали в маленькой квадратной комнате мертвую монахиню, сидевшую в кресле. На ее лице не было никаких следов разложения, кроме нескольких пятен. Глаза были спокойно закрыты, нос и рот великолепно сохранились. Руки были худые, но не похожи на руки трупа. Монахини по очереди дежурят около нее.

Монахиня, отдернувшая занавеску, держала ее еще. Мне виден был ее профиль, она была закрыта черным крепом, спускавшимся до колен. Она взяла руки покойницы и подняла их без усилия, они сохранили всю свою гибкость. Потом монахиня встала опять на свое место, и я сказала бывшей со мной дочери:

— Та, которая держит занавеску, так же умерла! для мира, как и другая.

Едва я сказала эти слова, как я услыхала шуршание платья. Монахиня, обреченная на молчание, исчезла, как тень. Этот орден — один из самых строгих. Они говорят только раз в день и не должны слышать посторонних голосов.

Покидая Прагу, мы отправились водою по Эльбе до Раудница, а оттуда в Дрезден. Это была одна из самых красивых поездок, совершенных мною. У нас было три судна: одно для экипажей, другое — кухня и третье для нас, с прелестными каютами. Берега Эльбы восхитительны. Там попадаются виды, любуясь которыми сожалеешь о том, что скоро удаляешься от них. У меня была маленькая комната вместе с г-жой де Тарант. Мы вместе наслаждались очарованием красивой природы и нового образа жизни. В час обеда судно с кухней приближалось к нам.

Я испытала тяжелое чувство, приехав в Дрезден, вновь поднимавший во мне такое жестокое воспоминание, и по той же причине я чувствовала сожаление, когда через месяц пришлось расстаться навсегда с этим городом. Я возвращалась на родину без всякого удовольствия: я не привезу туда мать. Мое сердце было полно печали.

Доехав до Митавы по той же дороге, по которой мы уже ехали туда, мы остановились там в довольно плохой гостинице, но другой не было. Мы застали там лекаря герцогини Ангулемской, дожидавшегося г-жу де Тарант, чтобы сказать ей от имени Ее Королевского Высочества, что она должна сейчас же отправиться к ней. Он сказал нам, что герцогиня сейчас на прогулке и что мы увидим скоро, как она поедет обратно.

Г-жа де Тарант села со мной рядом на подъезде, чтобы подождать ее. Мы видели, как она мекала взглядом по окнам г-жу де Тарант и как она откинула назад свою черную вуаль, увидя нас (она была в трауре по графине д'Артуа). В поклоне, которым она ответила г-же де Тарант, было что-то особенное. Ее лицо приняло самое нежное выражение. У г-жи де Тарант подгибались колени; она опиралась на мою руку, возвращаясь к себе в комнату, и, придя туда, упала на постель; казалось, что ее душили рыдания.

Вскоре за этим герцогиня послала за ней, и вот что она рассказала мне по своем возвращении. Как только она приехала во дворец, ее провели в кабинет герцогини. Дверь открылась, и г-жа де Тарант увидела герцогиню, которая стояла посреди комнаты и протягивала к ней руки. Г-жа де Тарант упала на колени, прежде чем герцогиня успела ей помешать. Обе плакали, не имея сил говорить. Но что значат слова для выражения того, что испытываешь в подобные моменты. В душе встают воспоминания, соединяя прошлое с настоящим.

Между ними произошло объяснение, сильно растрогавшее г-жу де Тарант. Дело было в том, что г-жа де Тарант написала герцогине письмо, когда ее королевское высочество была в Вене, и получила холодный ответ. Герцогиня сказала ей, что она была вынуждена отвечать в таком тоне, что она не могла тогда распорядиться своими поступками и что если г-жа де Тарант была огорчена этим письмом, то и ее это также огорчало.

Король, королева и герцогиня Ангулемская очень тепло приняли г-жу де Тарант. Их Величества пожелали, чтобы я обедала у них на следующий день вместе с моим мужем. Вечером у нас были с визитом лица свиты короля и принцессы: герцог д'Аврэ, почтенный старик, брат г-жи де Турцель; аббат Эджвортс, одного имени которого достаточно, чтобы внушить самое глубокое уважение. Никогда лицо не отражало так красоту души, как у аббата. Он был высокого роста и имел благородный вид; милосердие и апостольское достоинство отражались во всей его фигуре. Я смотрела на него и слушала с умилением. Когда все уехали, я осталась одна с г-жой де Тарант поговорить обо всем, что она испытала. Никогда не чувствуешь лучше цену дружбы, как в те минуты, когда с сердцем, полным глубокого волнения, обращаешься к человеку, вполне разделяющему его, умиляешься и отдыхаешь.