Мемуары

После двух или трех визитов, сделанных ею мне, я пригласила ее обедать; но накануне назначенного дня, вечером, моя младшая дочь.и дочь графини Толстой заболели оспой. Я написала принцессе, выражая ей сожаление, что не могу принять ее. Моя дочь была в очень опасном положении, и, хотя дочь Толстой была не так сильно больна, она умерла в судорогах. Я видела, как она кончалась. Мать находилась в состоянии, достойном сожаления. Я увезла ее к себе, также и ее мужа, остававшегося две недели у нас. Я ухаживала за графиней около месяца.

Когда прошли шесть недель, принцесса де Тарант написала мне о своем желании меня видеть. Я приняла ее предложение. Когда она вошла в комнату, я сидела рядом с Толстой. Печальное выражение лица последней поразило госпожу де Тарант. Она подалась назад от удивления. Я встала навстречу ей и посадила ее между графиней и мной. У госпожи де Тарант не хватило храбрости посмотреть в ее сторону или заговорить с ней, как вдруг с Толстой сделался ужасный нервный припадок. Принцесса взяла ее на руки и отнесла ее вглубь моего кабинета. Она оказала ей самые усердные заботы. У меня совершенно не было сил: положение Толстой лишило меня их. Когда ей стало лучше, госпожа де Тарант подошла ко мне и сказала:

— Вы несчастны и неспокойны; позвольте мне приехать завтра.

Действительно, она приезжала каждый день. Наша дружба возникла легко: она оплакивала любимую государыню, и я понимала ее лучше, чем кто-либо другой.

Двор возвратился в Гатчину в первых числах ноября. Вначале там были маневры гвардейских полков, всегда следовавших за Императором. Маневры производились каждый год в одно время, кроме 1799 года, когда был Италийский поход. Когда наступила зима, по вечерам давались спектакли. Большею частью это была итальянская опера, не потому что Государь не любил французской комедии, но во время траура по Государыне труппа рассеялась и другой еще не собрали.

Двор уехал из Гатчины 4 ноября и провел в Цар-Селе 5 ноября годовщину апоплексического удара, предшествовавшего смерти Екатерины II. Лица, питавшие в глубине души искреннее сожаление о ней, могли найти удовольствие в молитве за нее в месте, где все напоминало ее и, казалось, было еще полно ею; осень придала этим прекрасным местам печальный вид, что так подходило к настроению дня.

Это был последний день траура. Возвратясь в город, двор принял совершенно иной образ жизни, чем в прошлом году. Апартаменты Их Величеств, как частные, так и предназначенные для приема, были переделаны. Театр Эрмитажа, куда при Екатерине II допускалось только избранное общество, был открыт для всех, кто по своему чину был принят при дворе, а также для офицеров гвардии. Пышная свита сопровождала туда Императора и его семейство, тогда как Екатерина II старалась устранить это в Эрмитаже.

За месяц перед родами Государыня получила известие о смерти своего отца, владетельного герцога Виртембергского. Государыня провела в уединении эти последние четыре недели, но это не помешало Государю и остальным членам его семьи по-прежнему появляться в обществе.

Польский король умер в начале января 1798 года. Это не было несчастьем для него, потому что жизнь его была малоприятна. Хотя он никогда не осмеливался претендовать на трон, на который возвела его Екатерина II, все-таки он был королем и успел привыкнуть к этому сану. Роль, которую он играл в Петербурге, не могла не быть тягостной для человека его ума и чувствительности. Он получал содержание от двора, жил в императорских дворцах, зимою — в Мраморном, а летом — в Каменно-Островском. Ему приходилось часто появляться при дворе и потому часто подвергаться, как и остальным, проявлениям изменчивости настроения Государя, но в его положении было особенно тяжело выносить их. У него бывали большие приемы, и его смерть была большой потерей для петербургского общества. Он умер от апоплексического удара, совершенно так же, как Императрица Екатерина II, и был погребен в католической церкви в Петербурге со всеми почестями, должными его сану.

Двадцать восьмого января Императрица родила сына, названного, по желанию Императора, Михаилом. Не трудно было направить к мистицизму живое и горячее воображение Государя, и лица, близко стоявшие к нему, позаботились об этом. С самого начала царствования Павла I рассказывали, что часовой в Летнем дворце видел Михаила Архангела и даже имел с ним разговор, .точный смысл которого не был известен. Как бы то ни было, Летний дворец решено было сломать*, и Государь по возвращении из Москвы положил первый камень в фундамент Михайловского дворца** на том же самом месте, где был Летний дворец.

Все время своего царствования он с особой заботой занимался постройкой этого здания. Он расстроил финансы из-за поспешности и роскоши, с которой он его обставил; и едва он вступил во владение им, как этот дворец стал его могилой, по какой причине он и был оставлен его наследниками. Со времени этого предполагаемого явления Государь возымел желание, если у него еще будет сын, дать ему имя Михаил.