Из сказанного Месьё я понял, что он ищет доводов, дабы успокоить свою совесть в отношении принца де Конде. Дабы успокоить свою, я решил не уговаривать и не убеждать его; в этом единственном вопросе я остался верен взятому мной правилу отвечать односложно, хотя Месьё весьма желал бы услышать мое мнение насчет Принца, а также насчет различных переговоров, о которых все время ходили слухи, как справедливые, так и ложные. Я довольствовался тем, что согласился принять упомянутую миссию или, лучше сказать, сам составил ее план. Вот в чем он заключался. Месьё прикажет мне созвать генеральную ассамблею духовенства с тем, чтобы каждая епархия избрала депутатов для посылки ко двору; возглавить и представить Королю депутацию, цель которой — молить Его Величество, чтобы он даровал мир народам и вернулся в свой добрый город Париж; через посредство друзей моих подтолкнуть к таким же действиям прочие корпорации столицы; через принцессу Пфальцскую передать двору, не прибегая, однако, к письменному сообщению, какое можно было бы обнародовать, что Его Королевское Высочество первым дал ход этому предприятию; не входить ни в какие подробности, пока сам я не окажусь в Компьене, где скажу Королеве, что она могла убедиться: Месьё не предпринял бы сам и не потерпел бы подобных шагов ни от какой корпорации, не имей он самых добрых и чистосердечных намерений; Месьё хочет мира, хочет его всей душой; обещания, публично данные им народу насчет г-на кардинала Мазарини, не позволили ему ни заключить мир, ни даже предложить его, пока тот находился при дворе, но теперь, когда г-на Кардинала там нет, Месьё страстно желает дать знать Королю, что одно лишь это препятствие мешало ему до сих пор содействовать миру; Месьё объявляет через меня, что отказывается от всех личных выгод, не притязая на них ни для себя, ни для кого из своих приверженцев; он хлопочет лишь о всеобщей безопасности, для поддержания которой довольно лишь изъяснить некоторые статьи амнистии и облечь ее в форму, которая в дальнейшем послужит пользе Короля столько же, сколько удовлетворению отдельных лиц; сам же Месьё, удостоившись счастья лицезреть Короля в Лувре, с радостью и без промедления удалится в Блуа, дабы печься там лишь о своем покое и спасении души, а все, что после этого произойдет при дворе, не будет иметь к нему никакого касательства, если только ему окажут милость ни во что его не вмешивать и не тревожить в уединении, в каком он с непритворной охотой обещает оставаться.
Последняя фраза была, как вы понимаете, самой главной. В добавление к этой инструкции Месьё дал мне особенное и совершенно недвусмысленное приказание заверить Королеву, что в случае, если принц де Конде не удовольствуется разрешением спокойно пребывать в своем губернаторстве, пользуясь всеми своими доходами и должностями, Месьё от него отречется. Я заметил герцогу Орлеанскому, что можно и даже должно было бы смягчить это выражение. «Прочь ложное великодушие, — возразил он с гневом, — я знаю, что говорю, и сумею подтвердить и оправдать свои слова». С этим я ушел от Месьё. Я в точности исполнил его приказание, не встретив при исполнении его никаких трудностей, кроме той, какой никак не ожидал. То, что я вам расскажу, совершенно непостижимо уму.
Взяв все предварительные меры, какие я полагал необходимыми для исполнения своего плана, я послал к принцессе Пфальцской Аржантёя, а может быть Жоли (не помню, которого из двух), чтобы обсудить его с ней. Она горячо поддержала мой замысел, однако ответила мне, что, ежели я желаю добиться успеха, то есть убедить Короля возвратиться в Париж, мне должно застать двор врасплох, ибо если я дам ему время вопросить оракула, я получу лишь тот ответ, какой будет сочинен и продиктован жрецами кумира 536