Мемуары

«Я полагаю, Ваше Королевское Высочество можете быть уверены, что несговорчивость двора проистекает не столько от сознания им собственной силы, сколько от того, что, из-за отсутствия Кардинала, а также из-за интриг многочисленных его клевретов, двор мечется из стороны в сторону; поскольку в известной части нынешнего нашего диспута мне придется опираться на этот довод, Месьё по справедливости вправе не верить мне на слово, ибо мнение мое, в свою очередь, опирается на впечатления, полученные мной в Компьене, а они могут быть ошибочными. Поэтому я прошу Ваше Королевское Высочество прежде всего хорошенько вникнуть в эту сторону дела и разузнать, справедливы или нет мои компьеньские впечатления, то есть, говоря яснее, верно ли, что двор так несговорчив, как мне показалось, и чем вызвана эта его несговорчивость — упомянутыми ли мною метаниями или недоверием и неприязнью лично к моей особе. Ваше Королевское Высочество в два дня может составить себе об этом суждение через г-на Данвиля или через тех своих приближенных, к которым Королева расположена более, нежели ко мне. Если я ошибся, ничто не помешает Вашему Королевскому Высочеству продолжать начатое дело и, следуя принятому решению, содействовать водворению мира, но воспользоваться для этой цели услугами тех, кто будет выслушан при дворе более благосклонно, нежели я. Если же мои предположения верны, предстоит решить, должен ли Месьё изменить свои планы, не думать более о примирении и, ничтоже сумняшеся, продолжать войну, рискуя всем тем, что она может за собой повлечь, или он должен пожертвовать собой ради блага государства и общественного спокойствия. Те, кому Ваше Королевское Высочество прикажет дать ему совет в этом вопросе, окажутся в большом затруднении, ибо, каков бы ни был их ответ, они прослывут либо бунтовщиками, желающими увековечить гражданскую войну, либо изменниками, продающими собственную партию, либо, наконец, глупцами, трактующими о государственных делах в кабинете так, как в Сорбонне трактуют о вопросах совести; беда в том, что заслужат им эти клички или оградят их от них не дурные или благородные их поступки и не дурные или благородные намерения, а одна лишь игра судьбы или поступки самих их врагов. Однако соображение это не помешает мне теперь говорить с Вашим Королевским Высочеством с той же свободой, как если бы я был в этом деле человеком сторонним, хотя я убежден, что в нынешних обстоятельствах нельзя посоветовать ничего, что не было бы дурно, равно как нельзя сделать ничего, что было бы хорошо.

Если предположить, что я и в самом деле угадал настроение Компьеня, Месьё, на мой взгляд, может, как я уже сказал, выбрать одно из двух решений: или согласиться на все требования двора и предоставить ему своими силами утвердиться в Париже, не будучи ни в чем обязанным Вашему Королевскому Высочеству и не дав никаких гарантий народу, или решительно и твердо воспротивиться двору и смелым, мощным противодействием вынудить его войти в переговоры и водворить в государстве мир теми средствами, к каковым прибегают обычно в конце междоусобных войн. Если бы почтение, питаемое мной к Вашему Королевскому Высочеству, позволило мне в деле столь важном посчитать себя хотя бы нулем, я взял бы на себя смелость заметить, что мне выгодно первое из этих решений, ибо, хотя вначале оно и возбудит против меня некоторое недовольство, оно даст мне со временем положение, которое вовсе нельзя назвать незавидным. Фрондеры, без сомнения, скажут вначале, что советы мои оказались плохи, но миролюбцы, число которых к концу смутных времен всегда особенно велико, скажут, что они мудры и обличают человека благородного. Я останусь кардиналом и архиепископом Парижским, правда, возможно, удаленным в Рим, но удаленным лишь на время, и притом облеченным самыми высокими должностями. Мало-помалу политики согласятся с миролюбцами; гнев против Кардинала погаснет или охладится с его возвращением; недовольство, возбужденное против меня, будет предано забвению, а если о нем и вспомнят, то для того лишь, чтобы еще раз с большим убеждением сказать, что я человек умный и учтивый, ловко выпутавшийся из весьма скверного дела.