Мемуары

По возвращении от Месьё я отправился к Комартену — он находился у президента де Бельевра, который из-за ячменя на глазу перебрался в предместье Сен-Мишель, где воздух был лучше, чем у него дома. Я кратко изложил Комартену рассуждение, которое вы только что прочитали. Он стал меня журить. «Не знаю, о чем вы думаете, — сказал он, — ведь вы обрекаете себя ненависти обеих партий, высказываясь об обеих слишком правдиво». — «Я понимаю, что грешу против правил политики, — отвечал ему я, — зато я удовлетворяю требованиям морали, а я ценю вторую превыше первой» ⁵⁵¹. «Я не согласен с вами даже и в оценке политики, — заметил тут Комартену президент де Бельевр. — В нынешних обстоятельствах господин кардинал де Рец сделал единственно верный ход. Обстоятельства эти столь неопределенны, особливо в отношении Месьё, что разумному человеку не должно брать на себя никакого решения».

Месьё прислал за мной два часа спустя к г-же де Поммерё, но у входа в Люксембургский дворец меня встретил паж, передавший мне приказание своего господина ждать его в покоях Мадам. Месьё не хотел, чтобы я прервал его беседу с Гула — запершись с ним в библиотеке, он расспрашивал его о предмете, который я изложу вам ниже. Вскоре герцог Орлеанский явился к Мадам. «Вы говорили сегодня, — сразу начал он, — что, если я решусь продолжать войну, мне должно прежде всего заручиться поддержкой принца де Конде, но как, черт возьми, я могу это сделать?» — «Вам известно, Месьё, — ответил я, — что в силу отношений моих с принцем де Конде я не в состоянии ответить Вам на этот вопрос. Вашему Королевскому Высочеству самому лучше знать, что Вы можете и чего не можете сделать». — «Откуда мне это знать, — возразил он. — Шавиньи почти уже сговорился с аббатом Фуке. Помните, о чем недавно уведомила меня в общих словах госпожа де Шуази? Теперь я узнал подробности. Принц клянется, что он тут ни при чем и Шавиньи предатель. Но как знать, правду ли говорит Принц?»

Подробности эти состояли в том, что Шавиньи вел переговоры с аббатом Фуке, обещая двору сделать все возможное, чтобы убедить принца де Конде примириться с Мазарини на подходящих для двора условиях. Письмо аббата Фуке к Ле Телье, перехваченное немцами ⁵⁵² и переданное Таванну, доказывало совершенно, что Принц в этих переговорах не участвовал, ибо в письме черным по белому было сказано, что, ежели Принц останется глух к голосу рассудка, он, Шавиньи, дает Королеве слово сделать все, чтобы поссорить его с Месьё.

Принц де Конде, которому доставили оригинал этого письма, страшно разгневался на Шавиньи — он в глаза назвал его изменником. Доведенный до отчаяния словами Принца, Шавиньи слег в постель и больше уже не оправился ⁵⁵³. Его друг г-н де Баньоль, бывший также моим другом, просил меня его навестить. Я нашел Шавиньи уже без сознания и исполнил в отношении его семьи то, что желал сделать для него самого. Помню, что в спальне, где он через два-три дня испустил дух, находилась г-жа Дю Плесси-Генего.

В эту пору из испанского плена возвратился герцог де Гиз ⁵⁵⁴, оказавший мне честь своим посещением на другой день после приезда. Я просил его ради меня умерить свои гневные жалобы на маркиза де Фонтене, который, будучи послом в Риме, по мнению г-на де Гиза, недостойно обошелся с ним во время неаполитанской революции; г-н де Гиз уважил мою просьбу с учтивостью, достойной славного его имени.

Я предполагал в этом месте моего рассказа поведать вам также о событиях в Брейзахе ⁵⁵⁵, которых мимоходом коснулся во втором томе моего труда, ибо как раз незадолго до этого или вскоре после граф д'Аркур покинул армию и королевскую службу, чтобы укрыться в этой важнейшей крепости. Но поскольку мне не удалось найти прекрасного и точного их описания, сделанного одним из офицеров гарнизона, человеком неглупым и честным, я предпочитаю обойти молчанием подробности и сказать только, что, несмотря на все оплошности Кардинала и измены г-жи де Гебриан, ангел-хранитель Франции оградил и спас королевские лилии в этой важной и знаменитой цитадели, избрав орудием своим преданность Шарлевуа и колебания графа д'Аркура. Возвращаюсь, однако, к прерванному повествованию.

Нерешительность Месьё была совершенно особенного рода. Она зачастую мешала ему действовать как раз тогда, когда действовать было особенно необходимо, и она же побуждала его к действиям, когда совершенно необходимо было оставаться в бездействии. И то и другое я приписываю его нерешительности, ибо и то и другое проистекало, по моим наблюдениям, от его переменчивых и противоречащих друг другу видов, исходя из которых он полагал, будто может равно, хотя и по-разному, извлечь пользу как из того, что он делает, так и из того, чего он не делает, смотря по тому, какое решение он примет. Но, кажется, я изъясняюсь невнятно, и вы лучше поймете меня, если я изложу вам ошибки, какие, по моему разумению, были следствием его нерешительности.