Мемуары белого медведя

Коротко простившись с Вольфгангом, я порадовалась тому, что могу спокойно продолжать работу. Мне хотелось немедленно погрузиться в воспоминания о граммофоне из моего детства. Увы, как я ни старалась, единственным граммофоном, приходившим мне на ум, был тот, который я видела сегодня в торговом доме и рядом с которым стоял наглый далматинец. Он вел себя так, словно имел полное право находиться там, хотя даже не был настоящим псом. Фрагмент моих воспоминаний заменился в магазине на товарный знак.

Писать автобиографию — значит угадывать или додумывать все, что успел забыть. Мне казалось, я достаточно подробно описала Ивана, в действительности же я едва помнила его. Или даже так: временами я вспоминала его поразительно отчетливо, и это могло означать только то, что данный Иван был лишь плодом моего воображения.

Воспоминания сохранились в движении моей лапы. Оно потрясло меня на той конференции. Когда я пыталась воссоздать в памяти лицо Ивана, мне виделся исключительно Иван-дурак из сказок.

В отношении письма у меня назревало новое сомнение. Вместо того чтобы дальше писать автобиографию, я схватила книгу, которую, к счастью, мне не пришлось писать самой, потому что ее уже сочинил кто-то другой. Чтение стало бегством от письма, но, вероятно, меня можно было простить, ведь я перечитывала уже прочитанную книгу, а не бралась за новую. Пес в рассказе «Исследования одной собаки» фокусировался на настоящем, ворчал и размышлял, вместо того чтобы смастерить себе достоверное детство. Почему я не могу писать о настоящем? Почему вынуждена изобретать правдоподобное прошлое? К тому же автор собачьей истории писал не автобиографию, а просто наслаждался тем, что становился то обезьяной, то мышью. В течение дня он принимал вид человека, ходил на работу, исполнял роль служащего, а ночами сидел за рукописью. Однажды я была на конференции в Праге. Фамилия Кафка не прозвучала там ни разу. Позднее этот город тоже пережил свою весну, но Кафка жил гораздо раньше. Еще до зимы. Он не знал реалий нашей страны и тем не менее понимал, что я подразумеваю, говоря, что никто не может действовать исключительно по собственной свободной воле.

Один тропический день следовал за другим. Обрывки мыслей метались между раскаленными мозговыми клетками и не желали срастаться. В стране снега и льда я могла бы охлаждать голову, чтобы чувствовать свежесть. Хочу эмигрировать в Канаду! Я ведь однажды уже убежала с Востока на Запад. Но как убежать с Запада на Запад? Настал день, когда правильный ответ на этот вопрос стал очевидным.

Я шла по городу, и неожиданно мой взгляд наткнулся на ландшафт, покрытый снегом и льдом. Он был втиснут в плакат. На стене рядом с ним висели другие плакаты, и я сообразила, что стою перед кинотеатром. Поспешив в кассу, я купила билет так запросто, словно все это было для меня привычным делом, хотя ни разу не бывала в кино прежде. Демонстрировали канадский фильм о жизни на Северном полюсе. Зайцы-беляки, черно-бурые лисицы, белые плотоядные звери, серые киты, тюлени, морские выдры, косатки и белые медведи. Тамошняя жизнь показалась мне невообразимой, но в то же время я знала, что именно так жили мои предки.

На обратном пути я срезала дорогу через темный переулок за вокзалом. Возле одного из домов ошивались пятеро парней, один из них держал в руке флакон аэрозоля и с его помощью выводил на стене какие-то таинственные знаки. Мне стало любопытно, я остановилась и молча наблюдала за ними. Самый низкорослый из парней заметил меня и гаркнул:

— Иди отсюда!

Терпеть не могу, когда кто-то пытается таким вот образом исключить меня из группы. Я не шелохнулась и продолжила смотреть, чем они занимаются. Вскоре остальные четверо тоже увидели меня. Один из них спросил, откуда я.

— Из Москвы.