Мемуары белого медведя

Позже я выяснила, что за глаза меня называют «остроморденькой» и «снежным ребенком». Я не узнала бы об этих дразнилках, если бы один из ребят не наябедничал мне. Делясь со мной секретом, он вел себя так, будто находится на моей стороне, но, полагаю, на самом деле маленькому детскому сердцу было в радость причинить мне страдание. До нашего с ним разговора я никогда не задавалась вопросом, как выгляжу в глазах других детей. Форма моего носа и цвет шкуры были не такими, как у одноклассников. Осознать это мне позволили только клички.

Рядом с конференц-центром располагался тихий парк с белыми скамьями. Я нашла одну в тени и села отдохнуть. За моей спиной что-то журчало, неподалеку протекал ручей. Скучающие ивы снова и снова опускали тонкие пальцы в воду, и мне чудилось, будто они заигрывают с ней. На ивовых ветвях виднелись новые светло-зеленые листочки. Земля возле моих ног была рыхлой, но не из-за кротовьих ходов, а благодаря усилиям прорастающих крокусов. Особенно отчаянные из их числа брались подражать Пизанской башне. У меня зачесались уши. «Только не ковырять!» — напомнила я себе правило, которого никогда не нарушала, по меньшей мере в те времена, когда работала в цирке. Однако зуд вызвала не ушная сера, а пыльца и пение птиц, которые неутомимо выклевывали из воздуха шестнадцатые ноты. Розовая весна поразила меня своим внезапным приходом. Что за ухищрения помогли ей столь быстро и незаметно добраться до Киева с этой огромной делегацией птиц и цветов? Может, весна тайком готовилась к своему торжественному появлению на протяжении нескольких недель? Или это я ничего не видела, потому что была занята зимой и та овладела моим сознанием? Я не люблю разговоры о погоде и потому часто не понимаю прогнозов, обещающих ее резкие перемены. Та пражская весна тоже стала для меня громом среди ясного неба. Стоило мне услышать название города Праги, мое сердце начинало биться быстрее. Кто знает, а вдруг в скором времени погода опять радикально изменится и я окажусь единственной, кто совершенно не подозревает об этом?

Мерзлая земля оттаивала и пускала слякотные слезы. Из чешущихся ноздрей выползали сопли. Из отекшей слизистой оболочки глаз пробивались слезинки. Другими словами, весна — время скорби. Некоторые утверждают, будто весна их омолаживает. Но тот, кто молодеет, возвращается в детство, и это может причинить ему страдания. Пока я гордилась тем, что первой высказываю мнение на каждой конференции, со мной все было в порядке. Я не хотела знать, каким событиям обязана своему быстрому движению лапой вверх.

Прозрение неумолимо впитывалось в мою голову, будто пролитое на скатерть молоко. От скатерти поднимался сладчайший молочный аромат, и я оплакивала свою весну. Детство покалывало язык горьким медом. Еду мне всегда готовил Иван. О матери я ничего не помнила. Куда она делась?

Тогда я еще не ведала, каким словом обозначаются мои конечности. Жгучие боли прекращались, если я отдергивала их, это было похоже на рефлекс. Однако мне не удавалось сохранять равновесие долго. Я снова падала вперед. Едва эта часть тела соприкасалась с полом, мне опять делалось больно.

Я слышала, как Иван восклицает: «Ай, больно!», когда ударяется ногой о колонну или когда его жалит оса. Мне становилось понятно, что выражение «Ай, больно!» относится к некоему ощущению, которое испытывает человек. Я полагала, что при моем соприкосновении с полом боль чувствует пол, а не я. Пол, а не я должен был что-то предпринять, чтобы боль ушла.

Движимая болью, я отталкивалась от пола и поднимала верхнюю половину тела. При этом я вытягивала позвоночник как лук, но напряжение было запредельным. Я сдавалась и снова оказывалась на четырех точках опоры. Если я отталкивалась энергичнее, то плюхалась на спину или на бок. Страшно сказать, сколько тренировок мне понадобилось, чтобы простоять на ногах хотя бы несколько секунд!

После банкета я вернулась в гостиницу и дописала текст до этого предложения. Письмо давалось мне с трудом. Навалилась усталость, и я уснула прямо за столом. Проснувшись на следующее утро, я почувствовала, что постарела за ночь. Начинается вторая половина жизни. Будь я бегуньей на длинную дистанцию, это был бы поворотный пункт, в котором я должна была бы развернуться и взять курс обратно на линию старта. Боль кончится там же, где возникла.

Иван вытаскивал из банки кусок сардины, мял его в ступке, добавлял молока и ставил получившуюся смесь передо мной. Это блюдо он готовил специально для меня. Если я срыгивала, Иван тотчас подходил с веником и совком и все убирал. Он никогда не ругал меня. Чистота для Ивана всегда была на первом месте. Каждый день он притаскивал длинный покачивающийся шланг и швабру, чтобы вымыть пол. Иногда Иван направлял шланг на меня. Я обожала ледяной душ.