Мемуары дьявола

— Я не боюсь смерти, — заверил их Луицци, — но ведь никто не знает, что его ждет впереди. А потому необходимо навести хоть какой-то порядок в делах. И я вас не забуду, дети мои, не забуду ни в коем случае!

Несмотря на незамысловатость, хитрость Луицци удалась вполне. Она напрямую била по алчности, а ведь нужно признать, что ради удовлетворения этой страсти люди, действуя по собственному почину, способны изобрести самые хитроумные способы, но в то же время попадаются в очевиднейшие ловушки. Впрочем, то же относится и к другим ненасытным порокам, как физическим, так и нравственным.

Желание барона уловили на лету. Но, пока Луи искал чернила и бумагу, Пьер и госпожа Умбер о чем-то приглушенно шушукались; заметив это, Луицци снова забеспокоился. В самом деле, ведь после того, как он доверит нотариусу свое завещание, мерзавцы, убежденные в выгодности для себя его посмертной воли, вполне могут попытаться ускорить благоприятный исход. И он замер, напряженно раздумывая над тем, как избежать новой опасности.

— Что-то господин барон не торопится писать, — проворчал Луи, подозрительно взглянув на Луицци.

— Ну и болван же ты! — возмутился Пьер. — Как же ему писать? Со связанными руками?

И Пьер немедленно подошел к постели больного, сдвинул одеяла и развязал узлы. Луицци с какой-то детской радостью приподнял руки; но радость его быстро угасла, ибо он заметил их страшную худобу. Больной, который день за днем наблюдает в зеркале, как чахнут от свирепого недуга его лицо и тело, с трудом отдает себе отчет о постепенном увядании своих черт; но тот, кто видит себя после долгого перерыва, внезапно открывая, до чего он дошел, часто испытывает ужас, порой еще более роковой, чем сама болезнь. Именно это произошло и с Луицци; рассмотрев свои руки, он испуганно закричал:

— Зеркало! Дайте мне зеркало!

Раболепная угодливость, сменившая совсем недавнее подлое безразличие, не позволила слугам что-либо возразить на это требование; госпожа Умбер нашла зеркало и села рядом с бароном, предоставив ему возможность как следует рассмотреть свое отражение: мертвенно-бледное, заросшее лицо, спутанные волосы, дикие, воспаленные от жара глаза, побелевшие губы, заострившийся нос; какое-то время Луицци молча созерцал сей портрет, не в силах произнести ни слова; так называемая сила духа, которой наш герой, по его мнению, обладал в избытке, вдруг покинула его, и он взвыл самым жалобным образом:

— О Боже! Боже, как же так?

Затем, оттолкнув зеркало, барон опрокинулся навзничь в полном упадке сил и в самом неподдельном отчаянии; он горько плакал, не стыдясь жадно-любопытных глаз прислуги, ибо в эту минуту его гордость — причина отваги большинства мужчин — безоговорочно капитулировала перед малодушием. Верные слуги Луицци, казалось, всерьез встревожились из-за его приступа слабости, ибо госпожа Умбер проворковала наисладчайшим голосом:

— Господин барон, вы уже не желаете черкнуть пару слов нотариусу?

— Неужели я так плох? — Луицци взглянул на сиделку расширенными от страха глазами.

— Да нет же, сударь, ну что вы в самом деле! Просто никогда не помешает принять меры предосторожности; лучше уж умереть, уладив заранее все отношения с людьми и Богом.

— С Богом? — Луицци снова разрыдался. — Примириться с Богом? Никогда, никогда! Я во власти ада, и…

— Будь я проклят! — выругался Пьер. — Снова-здорово! Видать, мы рано обрадовались. Давайте опять его привяжем, да покрепче.

— Ой, не надо, не надо! — взмолился Луицци в самой настоящей истерике. — Не привязывайте меня, прошу вас! Я больше ничего не буду говорить, я буду молчать, только не привязывайте! Дайте, я напишу письмо.

Последняя просьба была, конечно, услышана, и Луицци взял протянутое ему перо. Но бумага расплывалась в его глазах, а рука, казалось, забыла, как надо выводить буквы; с большим трудом Луицци удалось черкнуть несколько слов, после чего, совершенно обессиленный, он упал на постель.

— Пошевеливайся, Луи, — тихо приказал Пьер, — похоже, у нас совсем мало времени.

Кучер стремглав выскочил из комнаты, сильно хлопнув дверью.

— Не оставляйте меня одного, — дрожащим голосом попросил Луицци, — не оставляйте меня одного.

Пьер и госпожа Умбер, заботливо поправив подушку и постаравшись расположить Луицци как можно удобнее, уселись рядом с больным. Они не спускали с него глаз, ловя малейшее движение своего подопечного. Еще пока барон писал, Пьер навел в комнате порядок, и когда Луицци оглянулся вокруг, не осталось ни одного даже самого незначительного следа ночной попойки, свидетелем которой он был. Его разум, ослабленный болезнью и сильным шоком от грязного и бесконечного спектакля, с трудом справлялся с обрывками воспоминаний; вскоре он уже засомневался: может, все ему только привиделось в бреду? Несколько успокоившись, он впал в лихорадочную полудрему; ему грезились то его разграбленный дом, то своры огромных голодных пиявок, бросавшихся на него со всех сторон. Наконец усталость сделала свое дело: он заснул глубоким сном и проснулся только наутро, когда день уже разгорался вовсю.