Men from the Boys, или Мальчики и мужчины

Он лежал в послеоперационной палате вместе с одиннадцатью другими мужчинами. Мы слышали, как они стонут и поворачиваются во сне. Иногда раздавались резкий треск электрического звонка для вызова медсестры, и голоса нянечек — успокаивающие, подбадривающие, бесконечно настоящие. Они делали все, что могли.

— Ему осталось недолго? — спросил Пэт.

— Это заканчивается одинаково, — ответили. — Ты ведь знаешь. Люди говорят о храбрости, когда кто-то борется с болезнью. — Я тряхнул головой. — В самом конце это бессмысленно. Жизнь сжимается до той точки, где царит только боль, и храбрость здесь уже не нужна.

Пэт чуть заметно улыбнулся.

— Если бы дело было только в храбрости, — проговорил он, — он встал бы с этой постели и ушел бы отсюда сегодня же ночью.

Я наблюдал за тем, как мой сын смотрит на лицо старика, и думал о том, что понимаю, о чем он размышляет. Несмотря на кислородную маску, воздуха, вдуваемого в истомленные легкие, было недостаточно. Грудь Кена поднималась и опускалась в его беспокойном сне, дыхание было хриплым и мучительным. Недостаточно воздуха. Воздуха больше никогда не будет достаточно. Это было все равно что смотреть на тонущего.

Никто ничего не может сделать, с горечью подумал я. Я позвонил его детям, оставив сообщения на автоответчиках. Синг Рана ушел домой и вернется утром. Все, что мы могли, — это сидеть и ждать конца.

Приветливый врач-китаец вселил в нас надежду, сказав, что сделает так, что ему будет более комфортно. Но это означало всего лишь всадить в него хорошую дозу опиатов, чтобы убить боль. Пока боль не убила его. Его лицо уже сейчас было бледным от морфинов, как у призрака.

Кен простонал во сне. Пэт потянулся к нему и взял старика за руки. Кен поворочался и затих, перестав стонать. Пэт продолжал держать его руки. Похоже, это успокаивало умирающего.

Мальчик держал руку старика.

— Я останусь с тобой, — сказал он.

Значит, я ошибался.

Все же мы могли что-то сделать.

Ночь проходила медленно. Должно быть, я ненадолго заснул, потому что от его голоса вздрогнул и проснулся. Туман на минуту рассеялся, туман, который приходит с морфином и душит боль, но душит и все остальное. Глаза над кислородной маской блестели от слез и боли. Как страшно, подумал я. Знать, что конец настигнет тебя здесь, в этой постели, в этой комнате, и от этого некуда деться.

Пэт смотрел на него огромными тревожными глазами. Мальчик так и не уснул. Он наклонился, когда старик, с трудом переводя дыхание, произнес какие-то слова. Он стиснул руки.

— Это не я, — сказал нам старик.

Я стоял на больничной автостоянке и дрожал от холода, наблюдая за тем, как день потихоньку набирает силу. Над Ист-Эндом разгоралась белая полоса, и когда над крышами показался ореол света и все засверкало от восходящего солнца, запели птицы. Было уже не так холодно. Я почувствовал, как мое тело расслабляется, и осознал, что устал и хочу спать. Я оперся о больничную дверь и закрыл глаза. Меня окликнула по имени какая-то женщина, и я проснулся, как от толчка.

— Гарри? — сказала она. — Спасибо за то, что вы здесь.

Трейси и Иэн. Я смотрел на взрослых детей Кена Гримвуда и пытался увидеть его в них. У Иэна были такие же буравящие насквозь глаза, похожие на маленькие голубые лазеры, но лицо, тело и манеры были слишком мягкими, чтобы напоминать отца. Гораздо больше от Кена было в Трейси — даже не столько широкий лоб или узкий разрез рта, а неумолимая, непреклонная твердость. Это было в ней даже сейчас, после того как она проплакала всю ночь напролет.

— Мой сын вместе с ним, — сказал я. — Похоже, ваш отец рад, что он там.

Трейси коротко кивнула, словно хотела сказать, что теперь с ним будет его семья и старик обрадуется этому гораздо больше.

— Это всегда было нелегко, — тихо произнесла Трейси. — Честно говоря, никогда не было легко. Мой отец может быть совершенно невыносимым стариком, — сказала она, и ее слова были полны горькой правды.

Иэн снова начал плакать. Я не смотрел на него.

— Но ведь всегда можно наверстать, хотя бы напоследок, — сказала она мне. — Никогда не бывает слишком поздно.

Я кивнул и стал смотреть, как они входят в дверь больницы, чтобы навестить умирающего отца.

— Разве не прекрасно так думать? — проговорил я.

Пэт вышел через пару минут.

Я знал, что он может поговорить с этими двумя взрослыми. Он мог с этим справиться. Он был достаточно вежливым, сострадающим, чутким. Он бы рассказал им, какую ночь провел их отец. Он сумел бы заслужить их неуверенную благодарность. И понял бы, что пора идти. Я понимал, что он мог все это сделать, и не беспокоился.

Я гордился им. Гордился тем человеком, каким он вырос.

Борясь с желанием закрыть глаза, я смотрел, как он прикурил и с явным наслаждением затянулся. Было уже совсем светло, и солнце светило ярче с каждой минутой.

— Я могу пойти туда, — сказал он, немного помолчав, и я сперва подумал, что он говорит о том, чтобы вернуться в больницу. — В школу, — продолжал он. — В Рамсей Мак. Я спокойно могу пойти туда сегодня.

Я помотал головой и проснулся окончательно.