Менахем-Мендл. Новые письма

На первой конференции, которая тут была, вышла перепалка о языке. То есть словопрения велись о том, на каком языке нам следует здесь, на конгрессе, говорить, чтобы мы все всё хорошо понимали. Словопрения эти, сколько я, недалекий, могу судить, кажутся мне совершенно излишними. Еще раз: съехались евреи и хотят немного пообщаться, так пусть себе каждый говорит, как умеет. А ежели хотите, чтобы вас понимали как следует, так нету, на мой взгляд, ничего лучшего, чем говорить на нашем простом еврейском языке, на идише, потому что какой же еврей по-еврейски не понимает? Так нет! Имеются тут такие упертые евреи, и именно наши, российские, из Петербурга, Одессы да Богуслава[454], которые однозначно заявляют, что не понимают ни слова на идише, хоть им кол на голове теши! «Идиш не понимаем!» — жалуются они, бедолаги, и разводят руками с таким лицом, что жалко смотреть. А другие кричат: «Идиш не желаем! Наш родной язык или деревний яврейский, или наш русский!», то есть или святой язык, или русский! Куда это годится — подняли шум и гам, одни настаивают, что говорить нужно на трех языках, на святом языке то есть, по-русски и на идише тоже. А другие кричат: нет, достаточно двух языков, святого языка и русского, поскольку идиша мы не понимаем, и снова за свое, и снова все с самого начала: «Идиш не понимаем! Идиш не желаем! Наш родной язык или деревний яврейский, или наш русский!» Увидел принцедатель[455], что эта история может затянуться до завтра, почесал в затылке и объявляет: «Тихо, господа! Вот мы сейчас все увидим. Проведем балетировку[456] руками. Кто согласен только на два языка, то есть на святой язык и русский, пусть поднимет правую руку!» Взметнулись руки! Ясное дело, я и пальцем не пошевелил, ведь как же я могу отказаться от моего идиша?.. Короче, едва-едва не вышло так, что большая половина согласилась с тем, чтобы можно было говорить и на идише тоже. Однако выискался тут один делегат из Егупца, учитель, знаток святого языка наипервейший, взял он и поднял обе руки, и правую, и левую, и из-за этого само собой вышло так, как сказано в Писании: «отступая по большинству от правды»[457], то есть вынесли революцию: идиш — старая рвань, к использованию не пригоден! Вот так, как видишь, и похоронили бедный наш язык заживо всего-то одной лишней рукой!.. Это меня, конечно, задело за живое: за что? За какие грехи? Столько евреев, не сглазить бы, говорило веками на идише — и ничего, кажется. Никто еще не умер оттого, что разговаривал на этом языке. А тут ни с того ни с сего — нате вам еще одну напасть: долой идиш! Я даже отчасти впал в уныние и подумал про себя: «Горе мне! Не режут ли они, я имею в виду сионистов, сами себя без ножа тем, что затыкают нам рот, чтобы мы не могли и словом перемолвиться с нашим народом, ни о сионизме и вообще ни о чем? Что прикажете, в конце концов, делать: говорить с евреем на святом языке или говорить с ним по-русски: ни я не могу, ни он не понимает…» Я уже хотел было вскочить и закричать: «Караул, люди добрые, что вы делаете? Сами себя убиваете! Обрекаете сами себя на поражение! Подумайте о том, что миллионы ваших братьев, которые говорят на идише, никакого другого языка не знают!..» Но сел обратно, вспомнив, что сказано у мудрецов: «Семь качеств у болвана…»[458], и еще: «Невежда всегда вперед лезет…»[459]. С чего это я буду им мораль читать? Разве ж они из-за этого решения перестали быть евреями? Разве ж они перестали быть сионистами из-за того, что хотят утопить весь сионизм в ложке святого языка? Разве ж, не дай Бог, их оставил разум и они сами не видят, в какую ловушку себя загоняют?.. А тут еще встает этот самый Владимир Жебетинский, о котором я тебе говорил, и начинает на святом языке выступать так, что у меня разом прошла вся злость и все расстройство и я вынужден был с ним согласиться: он, увы, прав, когда хочет, чтобы все евреи умели объясняться на святом языке. Он заявляет, что сионисту, который не умеет говорить на святом языке, нет оправдания — пусть научится![460] Времени ему на это — до следующего конгресса, который будет через два года[461]. Очень правильно! За два года можно и медведя научить танцевать. Ну почему мы все, в самом деле, не умеем разговаривать на святом языке? Говорят, что и сам он, Жебетинский, Владимир то есть, еще два года тому назад тоже не знал на святом языке ни слова[462]. А нынче? Всем бы евреям так! Нет, я рассчитываю, без обета[463], что, когда, с Божьей помощью, вернусь домой, в Варшаву то есть, найму того, кто знает язык, и буду беседовать с ним час в день, два часа, три часа в день — чем больше, тем лучше, а как выучусь, так и в редакции, и в гостинице, где я остановился, повсюду ни на каком другом языке, кроме святого, разговаривать не стану! Можешь себе представить, что это мне настолько пришлось по сердцу, что даже с делегатом из Егупца, тем, который поднял обе руки и тем прикончил наш жаргон, стали мы вскоре не разлей вода. Он сам первый подошел ко мне, представился и обратился ко мне на такой манер: «Аниим змирот ве-ширим эрог, ки элейхо нафши таарог»[464], то есть будет он мне делать куплименты и петь песенки, потому что он от меня без ума… Ну что на это ответить? Беру я, да и говорю ему, что там дальше написано: «Нафши хамда бецель йадеха, ледаат коль раз содеха»[465]. Этим я ему намекнул на йадаим[466], которые он поднял, и дал понять, что знаю, то есть знаю всю его сод…[467] Ты, верно, подумаешь, что он мой намек раскусил? Ничуть не бывало! Услыхав от меня эти слова, он снова обратился ко мне с куплиментом: «Ал кен адабер нихбадот, ве-шимха ахабед беширей йедидот»[468]. Короче говоря, обнялись мы с ним да расцеловались, и с тех пор нас уже не разлучить. Мы ходим повсюду и всегда вдвоем и разговариваем. Он цитирует стихи на святом языке, я — говорю с ним покамест по-русски… Я бы хотел передать тебе наши беседы слово в слово, но поскольку у меня сейчас нет времени — сионисты, как обычно, бегут на новую конференцию, и я в том числе, — то буду краток. Если на то будет воля Божья, в следующем письме напишу обо всем гораздо подробней. Дал бы только Бог счастья, успеха и удачи. Будь здорова, поцелуй детей, чтобы они были здоровы, передай привет теще, чтобы она была здорова, и всем членам семьи, каждому в отдельности, с наилучшими пожеланиями