Менахем-Мендл. Новые письма

от меня, твоего супруга

Менахем-Мендла

Главное забыл. Я знал, заранее знал, что так и случится. А как же иначе? Изничтожают наш язык, а народ будет молчать? Держи карман! Первая бомба прилетела из Сморгони[469]. Сморгонь резко протестует против двадцати семи рук, поднявшихся против нашего идиша! А за ней выступает Богуслав, прямиком ко мне с протестом, и ясно, что это дело их изрядно волнует. «Пусть, — говорят они, — рука нашего делегата, если она тоже была среди этих самых двадцати семи рук, отсохнет. Но это еще не значит, — говорят они, — что весь Богуслав и весь белый свет должны вдруг, ни с того ни с сего тронуться умом и перестать разговаривать на идише!..» Затем идут Ошмяны[470]. Оттуда мне пишут, что хоть мы с ними лично и не знакомы, но тем не менее некоторым образом состоим в свойстве через их земляка, который нынче проживает в Баку, Шмуэля сына Матеса[471], а потому они у меня просят совета как у доброго друга: что же им делать? Святой язык — не понимают дети. Русский — не понимают отцы. Что ж им, кивками объясняться, что ли? Затем получил я решительный протест из нашей Касриловки, честят они меня на чем свет стоит: как же так, где я, дескать, был? Почему молчал? Почему так да почему эдак? Это мне, дескать, выйдет боком! Пусть я только посмею объявиться в Касриловке, они мне покажут!.. А под письмом никто не подписался, стоит только: «Из евреев евреи»… Также и из великого ристократического Егупца получил я «на сладкое» хорошенький протест, подписанный крупнейшими сахарозаводчиками и миллионерами. «Вы хорошо знаете, реб Менахем-Мендл, — так начинается их протест, — что мы, егупецкие миллионеры, не такие уж горячие приверженцы вашего жаргона и не особо прилежные читатели всяких там еврейских книжек, газеток и тому подобного. Потому что, во-первых, откуда у нас на это время? Довольно с нас и того, что заглядываем в какой-нибудь русский листок, просматриваем телеграммы, биржевые курсы и тому подобное, где ж тут еще всякие там ваши еврейские газеты читать… А во-вторых, не к лицу нам это, как французы говорят: заблес аближ[472] (что это значит — понятия не имею; наверно, они хотят этим сказать, что нечего евреям указывать, как им жить)… Но вы же хорошо знаете — тоже когда-то были нашим, егупецким, — мы любим, очень любим, чтобы нам рассказали еврейский анекдот, и именно на жаргоне, а в особенности — пряный анекдот, да еще сразу после обеда… А ну-ка, попробуйте рассказать тот же самый анекдот на святом языке — кто ж его поймет? Или по-русски — ну какой в нем будет смак? Так что ж они там дурака валяют, сионисты ваши?» Так они закончили свой протест, а подписались под ним все самые великие: и Бродские, и Гальперины, и Зайцевы, и барон Гинцбург, и Поляков. А затем идет список миллионеров и сахарозаводчиков помельче: Рабинерзон, Балаховский[473], Гефнер — остальными нечего и голову себе забивать…

Вышеподписавшийся

(№ 200, 10.09.1913)

39. Менахем-Мендл из Вены — своей жене Шейне-Шейндл в Касриловку. Письмо двадцать четвертое Пер. А. Френкель

Моей дорогой супруге, разумной и благочестивой госпоже Шейне-Шейндл, да пребудет она во здравии!

Прежде всего, уведомляю тебя, что я, слава Тебе, Господи, нахожусь в добром здоровье, благополучии и мире. Господь, благословен Он, да поможет и впредь получать нам друг о друге только добрые и утешительные вести, как и обо всем Израиле, — аминь!