Меня нашли в воронке

— Да на кол его! — посоветовал Юра, — Правда, тут искусство нужно. Садят человека на кол, и тщательно опускают, стараясь, чтоб деревяшка не задела жизненно важные органы. И вышла в правую подключичную впадину. Мучался чтобы подольше. И снизу подпорку делают. Чтобы не сполз.

— Возиться еще… С ним… На костер его. Или просто прикладами забить.

— Погодите, — встрял Вини. — Вон в «Старшей Эдде» есть описание казни для таких… Викингов. Кровавый орел, называется. Ребра от позвоночника отрубаются, разворачиваются как крылья и легкие вытаскиваются наружу. Ты ж у нас орлов немецких любишь? — нагнулся он к латышу, глядя в его побелевшие от страха глаза. — Вот и сделаем тебе орла! Сам таким орлом будешь всю оставшуюся жизнь. Правда, не долгую. Фу, ты… Обкакался, что ли? Завоняло-то как…

— Мужики! Вы чего, обалдели совсем? — Рита с ужасом переводила взгляд с перекошенных, ужасных лиц ребят. — Так же нельзя! Вы же… Вы же, как он станете! Ну, так же нельзя!

— Да ладно, Рит… Собаке собачья…

Прервал спор дед. Просто и быстро, вновь приставив винтовку к лицу гауптштурмфюрера и выстрелив в лицо фашисту, слегка отвернувшись.

— Тьфу, блин! — Еж отчаянно стал стирать с лица теплые мозг и кровь бывшего эсэсовца, не удержался, согнулся пополам и побежал в кусты. Через пару секунд характерные звуки огласили лес.

— Труп подорвать. Чтобы не опознали и не похоронили. — Дед хмуро отер с рукава остатки Цукурса.

Вечером они заспорили у костра — как этих сволочей убивать? После того, что они делают, как с такими зверями себя вести?

— Как собак бешеных! — горячился Еж. — За руки, за ноги к двум танкам привязать и мееееедленно так в разные стороны.

— Еж, а чем ты тогда лучше их? — возмутилась Рита. — Такой же садист!

— Нет, Рита, не такой! Они мучают, чтобы удовольствие получить, а я предлагаю, чтобы они хоть каплю почувствовали, что и их жертвы. Или я не прав? Мужики, скажите?

Вини согласно кивнул:

— Ты прав, по-моему. Око за око, зуб за зуб. А не фиг. Во-первых, потому, что они сюда пришли с оружием, во-вторых, потому что они и впрямь садисты. Таким жить нельзя на земле.

— Что жить нельзя таким это точно. Это я согласна. Но, мне кажется, их нужно просто убивать. Выпалывать как сорняки. Но без ненависти.

— Ритуль, а к-как без ненависти? М-мы же не м-ашины Если эта с-скотина так детей убивала, какое наказание ему п-придумать? Ведь это же легкая смерть, от пули.

— Смерть, Юра, вообще, легкой не бывает, — вступился Валера. — Никогда. Даже во сне и от старости. Поверь мне как врачу.

— Т-тебе, как врачу, конечно, в-виднее. Но нельзя делать так, чтобы они во сне умирали от старости. Прав, Еж. Убивать зверей надо. Дед, а ты что молчишь?

— А чего говорить-то? — Кирьян Васильевич молча смотрел на пляшущее пламя костра.

— Как чего? Вот по поводу нашего спора.

— А чего спорить-то? Андрейка прав, убивать их надо как собак.

— Вот, а я чего говорю? — вскинулся Еж.

— И Рита права. Когда ТАК будешь убивать — в твоей душе зверь такой же проснется. И тоже крови требовать начнет.

Дед пошарил у себя в мешке и достал кисет с махоркой. Долго сворачивал самокрутку, покашливая, потом пыхнул несколько раз и скрылся в синем густом облаке.

— Ничего не понимаю, какой зверь во мне проснется? — Еже недоуменно хлопал круглыми глазами.

— Кровь, Андрейка, она вкусная. Первый раз страшно убивать, второй привычно, а в третий уже нравится. Алеша, око за око, говоришь? Шкура как-то сказал — «два ока за око, все зубы за зуб». Под Екатеринодаром было то или под Белгородом — не помню. Вошли мы в сельцо небольшое. Все мертвое. Детишек красные прикладами забили, головы разможжены. Баб… Ссильничали их, в общем. И штыками туда, да… От девчоночек да старух. Сколь там мужиков было — шашками руки и ноги поотрубали да так и бросили. Двое еще живых было. Одного я добил, второго друг мой, Антипка Заев, да… А в Храме они священника распяли, прямо на Царских Вратах. Батюшка то ж еще жив был. Глаза ему выкололи, а он все бредит — простите, да простите… А то вдруг вскинется и — будьте вы прокляты! А потом опять — простите…

Догнали мы ту Чеку. Через два дня догнали. Тоже страшно мы их убивали. Потом как пелена красная перед глазами — убивать, сволочей краснопузых, убивать! Расстреливал, ага… Одного за другим. В плен не брали. И нас в плен не брали. Потом в какой-то деревне комбедовца стреляли, а у него семья — восемь ртов. К стенке поставили и детишек его притащили — мол, смотрите, как ваш папка сейчас помирать будет. Смотрите и запоминайте. Он кровищей хлестнул, а я винтовку на плечо, оборачиваюсь — а детишки стоят молча так — ни слезинки из глазок, ни кровинки в лице. Маленькой один, лет пяти смотрит на меня и как будто спрашивает: «За что? Тятька добрый!» Глазыньки чистые, голубые, чисто ангел.

А я стою сам мертвый насквозь. И как зашевелится чего-то внутри — аж больно стало и горячо так. Я на землю упал и давай выть, да грудь себе пальцами драть, чтоб сердце вырвать, чтоб не болело. А то не сердце болело, то я живой стал заново…

И замолчал, сворачивая вторую самокрутку.