Меня нашли в воронке

— Еще Валдис Пельш, — поправил его Семененко.

— Ах да, эй, Пельш, ты кто?

Тот только хрипел в ответ.

Юрка пригляделся к погонам:

— Два ромба на погонах, три в петлицах… Гаупт! Ребят, да мы гауптштурмфюрера в плен взяли!

— Ого! — Еж обрадовался так, что аж подпрыгнул. — Ни разу еще офицера СС живого не видел!

— Ты недавно вообще фашистов только в кино видел… Эй, имя какое, враг народа? — дед легонько пнул латыша в бок.

— Чего это только в кино-то? Они у нас регулярно попадаются, скинхедами называют, азербайджанцев лупят, на стенах про величие России пишут.

— Еж, помолчи, потом расскажешь. — Юра нагнулся и стал обшаривать карманы офицера. — Есть зольдбух… Гауптштурмфюрер Герберт Цукурс… Лиепая, год рождения тысяча девятисотый… Место службы… Черт разберет этот немецкий!

Второй… батальон, ага! Ди… Леттише фрай… вилли… виллиген… бригаде… Тьфу ты… Чего это такое?

— Доброволец латышский, и так ясно. Ладно, давай пока свяжем и сходим посмотрим, чего там наши-то делают?

Пламя к тому времени уже спало, только кое-где чадили останки эсэсовцев. Пахло жареным мясом. Еж остался караулить пленного, дед же с Юркой пошли на островок по вонючему перешейку.

По пути Юра ругался сам на себя:

— Ну как же так, винтовку то я не проверил… Мушка сбита была… Вот ведь, а? Ведь знаю же, все почистил, в порядок привел, а вот мушку не проверил.

— Так ты что, не стрелял из нее?

— Нет… Пока тут сидели одни, старались не шуметь, когда вы появились — опять не до шума было.

— Наука… Эй, вы там! Целы? — гаркнул дед.

— Ага! — Ответил кто-то, похоже, Вини.

— Сюда давайте, мы тут пленного взяли!

Ритка старалась не смотреть на скрючившиеся обожженные трупы, сквозь обуглившуюся черную корку которых, просвечивало красное мясо. Странно, но какой-то гордости или удовлетворения она не чувствовала. Наоборот, отвращение к самой себе.

Наконец, страшное место осталось позади.

Они подошли к связанному эсэсману, возле которого сидел Еж. Андрейка пояснял тому, что латыш реально неправ. И сейчас не прав и в контексте политическом тоже. И что еще проситься будете обратно к России, но уже поздно будет — не возьмем.

— Чего, Еж, политинформацию ч-читаешь? — спросил Юра.

— Объясняю ему важность момента. Чтобы проникся.

— А смысл? Все равно сейчас в расход пустим, чтоб не дышал. А то вон как ему больно дышать-то…

Гаупт вздрогнул на этих словах деда.

— Глико-чо! — удивился Кирьян Васильевич. — Понимает по-человечьему!

— К-куда он денется…

— Понял? А я тебе, что говорил? Или все расскажешь, или шлепнем на месте! — и Еж убедительно клацнул затвором.

В этот момент подал голос Вини, внимательно изучавший офицерскую книжку гауптштурмфюрера:

— А ведь я его знаю…

— Чего? — удивились все в один голос.

— Это тот самый Герберт Цукурс. Я про него в универе доклад делал…

— В к-каком универе? — переспросил Юра.

— Ребят, вы чего? Я же историк, все-таки. Он летчиком был до войны. Популярный был, как у нас Чкалов. А в июле сорок первого перешел к немцам служить. В команде некоего Виктора Арайса служил. Так что ли?

Вини сел на корточки перед полулежащим Цукурсом.

— Четвертого июля сожгли заживо в рижской Большой хоральной синагоге около полутысячи евреев. Так?

Цукурс зло прищурился, не отводя взгляд от студента, но не говорил ни слова.

— Восьмого декабря расстреляли около трехсот детей в больнице на улице Лудзас. Так? Это же вы с Арайсом на груди у себя новорожденных разрывали руками! Так? К началу декабря 1941 года, согласно отчёту СС-айнзацгруппы «А», в Латвии было уничтожено уже более тридцать пять тысяч евреев, а за всю войну, из более чем восьмидесяти тысяч латышских евреев, уцелеет только сто шестьдесят два человека. Кстати, историки потом долго спорить будут, кто из вас эту знаменитую фразу сказал: «Что за латыш, если он не убил ни одного жида?»

— Вы странные, какие-то… — вдруг прохрипел Цукурс. — Много знаете… Жалко я вас не прибил… Краснопузые сволочи!

— Но, но! — приосанился дед. — Это еще посмотреть надо — кто краснопузый, я или ты, ирод балтийский!

И плюнул ему в лицо:

— Ритулька, девонька отойди-ка… — ласково сказал Кирьян.

Она молча покачала головой. Мол, не пойду.

Латыш чего-то заругался на своем языке, когда дед приставил винтовку к лицу.

Дед крякнул:

— Чего бармишь? Молишься ли чего?

Цукурса аж затрясло. Он вспотел так, что на носу повисла мутная капля пота.

— Не молишься, лаешься… — констатировал факт дед…

— Погоди, Кирьян Васильевич, чего-то эта сука уж очень легко отделаться хочет, — отвел винтовку Валера. — Давай-ка его по-конокрадовски…

— Это как? — заинтересовался Еж.

— А так, — ответил дед, — берешь конокрада — за руки, за ноги — и с размаха о пень. Грудью.

— Нафиг, — ответил Еж. — Я вот читал, может его к двум березкам привязать за ноги. Дугой согнуть и отпустить. Порвут его деревья, как тузик грелку.

— Быстро слишком, — вмешался Валера. — Привязать его задницей голой на муравейник, через три дня сдохнет.