Меня нашли в воронке

— Операция нужна, — хмуро сказал Валера. — Инструменты. Трокар. Кислород. Чего я сделаю в таких условиях? Умрет. Нож достану — почти сразу. Не достану — еще пару часов протянет. Гемопневмоторакс.

Еж выругался, А Рита застонала от бессилия.

— Может вколоть чего?

— Чего тут вколешь, говорю же, все.

— Пробуй, Валерий Владимирович. Может получиться чего? Вариантов больше нет. Вытаскивай нож. — Вини с силой протер лицо.

— Д-да, В-валер. Д-делай.

— Я ж убью его, почти сразу.

Дед положил ему руку на плечо:

— Не ты. Немец тот. А ты спасать будешь. Мужик он здоровый. Может и сдюжит.

— Сделать-то сделаю. Пусть даже и сдюжит. А дальше? Ему покой нужен. А тут…

— Погодите… Он в сознании? — воскликнула Рита.

— Пока в сознании… Идите, поговорите. Десять минут. Не больше, а то потом поздно будет.

Они подошли к носилкам. Толик тяжело хрипел кровавой пеной. Сели на землю рядом.

— Толька, ты как? — осторожно взяла его за руку Рита.

Тот чуть улыбнулся в ответ и пожал ее ладошку.

— В-все нормально б-будет. С-сейчас В-валера все с-сделает! — Юра заикался на каждом, практически, слове.

Вини и Еж молчали — не знали, что тут сказать. А что тут скажешь?

А Толик что-то прошептал…

— Что? — Рита наклонилась к нему.

— Лешка…

— Что Лешка? Вини, тебя Толик зовет!

— Ива… Иванцов. Хоронил я его. Как попал сюда. Так на утро хоронил. Там. Най… Найдете потом. Третий дом от ветлы. За домом…

— Иванцов??

— Он был… Точно… Вот и я сейчас… Скоро.

— Вытащит тебя доктор, слышишь? Ты молодец, ты можешь. Ты же нужен нам, Толик, слышишь?

Толик опять чуть-чуть улыбнулся…

— Все, идите отсюда. Юра, останься, помогать будешь, — незаметно подошел Валера.

Юра молча кивнул. Ребята отошли, но тут дед вдруг вмешался.

— Ну-ка брысь, мне еще пару слов сказать надо. Отойдите все.

Доктор в недоумении отошел.

Кирьян Васильевич встал на колени перед Толиком.

Потом сердито оглянулся и махнул рукой, мол, отойдите подальше. Потом наклонился близко-близко к Толе:

— Православный?

Тот прикрыл глаза в знак согласия.

— Я тебе молитовку прочитаю. А ты меня за руку держи. Как услышишь твое — так руку мне жми… Понял?

Толик опять прикрыл глаза.

— Слушай… Неисчислимы, Милосердный Боже, грехи мои — вольные и невольные, ведомые и неведомые, явные и тайные, великие и малые, совершенные словом и делом, умом и помышлением, днем и ночью, и во все часы и минуты жизни моей, до настоящего дня и часа.

Согрешил я пред Господом Богом моим неблагодарностью за Его великие и бесчисленные, содеянные мне, благодеяния и всеблагое Его помышление. От самой юности моей обетов крещения я не соблюдал, но во всем лгал и по своей воле поступал. Согрешил я пренебрежением Господних заповедей и предания святых отцев, согрешил непослушанием, неповиновением, грубостью, дерзостью, самомнением…

…Ребята стояли в стороне и смотрели, как что-то шептал Кирьян Васильевич Анатолию на ухо, а тот почему-то плакал в ответ. И часто так кивал в ответ. Потом дед привстал с колен и перекрестил Толю. А потом молча махнул Валере — приступай.

— Брысь отсюда все! — грубо сказал доктор. — Стой! Рита! Чистые тряпки есть?

Рита молча кивнула и вытащила из вещмешка простынь. Дед только покачал головой. И протянул врачу трофейную фляжку со шнапсом.

— Мха еще нарвите. Вместо ваты! — крикнул Валера вслед уходящим, пока Юра рвал на бинты белую ткань.

— Эй, Толя… Готов? Потерпи чуток. Юр, нож достану — сразу рану зажимай. И держи. Ребро сломай — но держи, понял?

— Знаю, Валер. Есть опыт.

— Ну… Поехали? — доктор вытер руки.

Валерка осторожно взялся за рукоятку ножа. И потащил его вверх. Не быстро, но и не медленно. В руке противным скрипом отдавалось движение лезвия по костям. Толя только играл желваками.

— Давай! — гаркнул Валера и дернул нож вверх.

Юра тут же зажал рану тряпками. Прошло несколько секунд, Толя лежал спокойно, но вдруг выгнулся дугой, захрипел, из рта пошла кровавая пена, схватил руками землю, потом несколько раз судорожно вдохнул, в ране забулькало…

И не выдохнул.

— Все… — горько сказал Валера.

А потом тихо встал, отхлебнул из фляжки и, пнув ближайший пень, ушел. А по щеке Юры проползла слеза. Сухая слеза. Мужская.

На могильном холмике поставили крест. И вырезали «Бессонов Анатолий. Русский солдат».

Юра посидел около могилы, дождавшись, когда отряд скроется в кустах, а потом выцарапал, чуть ниже, странные цифры:

«1972–1942»…

…Кирьян Васильевич, заметил, что Валера шагает сам не свой. И так ходок плохой, он еще старался идти чуть позади всех. Поставив впередиидущими Юру и политрука, унтер-офицер, под предлогом портянку перемотать, задержался.

— Говори, Владимирович, чего нос повесил?

— А ты, Кирьян Василич, будто не понимаешь?

— Я-то понимаю, да мне не свое понимание надо, а твое.

— А чего тут понимать? Убил я его…

— По моему приказу, сынок, не по своему желанию. Ну, куда бы мы его потащили, а? А на хвосте вот-вот немцы появились бы.

— Да все я понимаю… А тоскливо. Врач, же я. Спасать должен, не убивать. Надо было мне с ним рядом остаться.