Меня никто не знает

Мои руки начинают машинально расплетать правую косу. Глядя на освобождающиеся пряди волос, волнистые от долгого заплетания, я лихорадочно размышляю дальше.

В чем еще я была уверена, что точно этого не люблю?.. А-а, современные смартфоны. Но теперь-то я понимаю почему: просто мне хотелось хоть чем-то выделиться, показать, что я «не такая, как все». Вот и показала, что не такая. А гораздо глупее. И нарочно мало пользоваться Интернетом было еще более глупым. Это как… поставить вместо запасного колеса машине деревянный пенек и ездить на нем из принципа. Нет, если я хочу работать с машинами, с техникой, я должна быть в курсе новинок, а не отворачиваться от них… Кстати, а это-то вообще моя мысль? Ладно, вроде бы моя.

В чем я еще была так железно уверена, что даже не задумывалась над этим? Я принимаюсь расплетать уже вторую косу, и слабый утренний ветер поднимает тонкие пряди в воздух. В голову больше ничего не идет, пока откуда-то из двора «Отдыхастика» не раздается гнусаво-злобный женский вопль «кши, пшла», а следом — хлопанье крыльев и вопль уже куриный: обиженное, затихающее вдали «пы-ы-ы-ы».

Мне тут же приходит привычная мысль о невоспитанности людей, и я ее быстро ловлю. Люди, да… О них ведь у меня тоже всегда было твердое свое… или мамино? Мнение… Но и с людьми все оказалось сложнее. Раньше я думала, что хороший человек и человек воспитанный — это одно и то же, а теперь, вспоминая Владимира, который на людях был всегда безупречно вежлив, я понимаю: это разные вещи. Раньше, только услышав слово «дальнобойщик», я бы представила либо ужасы из криминальной хроники, либо отвратительного грубого типа, который говорит матом и слушает шансон… Но в такой образ не вписывается не то что Станислав Рэмович, а даже Вова. Все люди, которых я встречаю со времени своего приезда в Липецк, до того разные, что я теперь не могу понять, как же я ухитрялась собирать их в какие-то группы… Потому что теперь я не чувствую себя ни в чем уверенной. Может быть, я на самом деле люблю людей и хочу им помогать?..

Тут меня совсем заклинивает. Я жмурюсь и пытаюсь добыть из мыслей что-то, за что можно уцепиться. И, странно: всплывает давнее, казалось бы, совсем забытое, воспоминание.

Было мне тогда лет 13. Уже не совсем ребенок — скорее, подросток, но никакого подросткового бунта у меня не было (Почему? Ладно, потом об этом подумаю). В общем, как себя вести, я уже хорошо знала.

Мы с мамой ехали в метро, откуда-то возвращались: кажется, из гостей, а может, от бабушки. Помню, что я была усталая, снова на что-то злилась, но привычно держала себя в руках, потому что мама не одобрила бы мои перепады настроения. К тому же, кругом были люди, спешащие домой: почти начался вечерний час-пик. Я утешала себя тем, что мы скоро придем и я сниму с гудящих ног неудобные ботинки, а пока что, выпрямившись, шла рядом с мамой к гранитной лестнице. Вот поднимемся — и будет выход со станции…

Навстречу нам спускалась женщина в дорогой, но бесформенной коричневой дубленке. У нее было красное одутловатое лицо и реденькие темные волосы, торчащие неопрятными клоками. Спускалась она неуклюже, непонятно покачиваясь, а на последней ступеньке ее ноги в толстых черных колготках вдруг подогнулись, и она полетела вперед и упала прямо перед нами, лицом в гранитный пол.

В первый момент я испуганно попятилась. Потом у меня мелькнула мысль: «Почему она не встает? Стыдно же так лежать, на нее же все смотрят!» Но женщине в дубленке было не до стыда: из-под ее головы по красноватой гранитной плите расползалось ярко-красное, блестящее пятно… Она лоб разбила? Или нос?

Люди, выходящие с нами из поезда, собрались вокруг. Кто-то попытался осторожно перевернуть женщину, кто-то тревожно спросил «что случилось», обращаясь, как я подумала, ко мне. Я уже хотела сказать, что я ни при чем, женщина сама упала, но мама вдруг резко дернула меня за руку. Я непонимающе обернулась. Она с непроницаемым лицом сделала странный знак бровями, дернула сильнее и потащила меня, как маленькую, вверх по серой лестнице.

Только после выхода из турникетов, в переходе, я пришла в себя и смогла пискнуть:

— Мам, ты чего?

— А ты чего там застряла, Варвара? — отозвалась она сердитым шепотом, поглядывая по сторонам. — Встала и стоит, нашла себе зрелище!

— Так она упала…

— Мало ли, кто упал! Тебе больше всех надо? Ты что, не видишь, что ли: это пьянь какая-то, идет еле на ногах держится! Конечно, упадет!

— А помочь, наверное, надо… — язык у меня заплетался, но я помнила, что та же мама всегда говорила: кругом все равнодушные, а людям нужно помогать…

— И чем ты там поможешь, скажи, пожалуйста? — мама почему-то еще больше рассердилась и сжала мне руку, как клещами. — Ты хочешь всякую пьянь трогать, а потом гепатит подхватить или еще что-нибудь похуже? Без нас с ней разберутся, целая станция народу! Ты-то что лезешь, как будто что-то можешь!