– Держите вашу крохотулю, – передавая мне в руки драгоценный груз, сказала сестра.
– Ну, здравствуй, дочка! – со слезами на глазах сказал я, принимая в руки малышку.
Другой рукой я обнял Лею.
– Здравствуй, родная!
– Здравствуй, милый! – ответила Лея и поцеловала меня. – Как же я хочу домой!
Через примерно час машина, управляемая Джорджем, доставила нас домой.
Началась обычная рутина – стирка, глажка, уборка, готовка, бессонные ночи, ну, как и у всех в такой ситуации. Я как мог помогал своей любимой, постепенно взяв на себя многое по дому. Ирен и Мери тоже помогали нам по мере возможностей. Лея, тратя много сил на уход за Энни, уделяла мне все меньше и меньше внимания. Я стал чувствовать себя одиноким, не нужным ей.
– Ну потерпи, милый! – утешала меня Лея, когда я начинал об этом разговор с ней. – Я нисколько не охладела к тебе и по-прежнему люблю тебя. Просто нет времени на отношения. Подожди немного, Энни подрастет и будет все, как прежде.
Я соглашался с ней. А что еще оставалось мне делать? Я же все понимал. Такова участь молодых отцов… Постепенно мы привыкли к новому образу жизни и в самом деле стало легче.
Шло время. Энни росла, вскоре начала ползать, а потом ходить, разговаривать. Уложив дочку в коляску, мы подолгу гуляли втроем в небольшом лесу около дома, спускались по Санрайз-стрит на берег Биг-Ривер. Энни, как могла, забавно бегала по песчаному пляжу. Или играла с нами в мячик на небольшом футбольном поле. Неподалеку проходила железная дорога, стоя возле которой Энни махала ручкой машинистам проходящих поездов. На другой стороне дороги был небольшой луг с высокой травой и цветущими одуванчиками, в которых дочка любила играть в прятки. Каждый уикенд мы ходили в гости к родителям Леи или к моим.
Зимой, когда снег окончательно покрывал землю, я катал дочку на санках, в которые впрягался как лошадь.
– Нно, лошадка! Быстрее!!! – подгоняла меня Энни.
На поворотах санки часто переворачивались, и она летела в сугроб, поднимая белую искрящуюся пыль. Как она смеялась при этом!..
Все было хорошо, мы были счастливы, строили планы… Но этой зимой произошли два события, круто изменившие всю нашу дальнейшую жизнь.
В феврале мой отец попал в больницу. Он давно уже жаловался на сильные боли в сердце, но как-то переносил все на ногах, не придавая этому большого значения. Когда ему стало совсем плохо, мы с матерью уговорили его лечь в больницу у Централ-парк на обследование.
Каждый день моя мать навещала его там. Прошла неделя. В субботу, это было 13-е февраля, я тоже собрался к нему. Лея тоже хотела пойти со мной, но не было с кем оставить Энни и мы решили сходить вдвоем в следующий уикенд. А пока я пошел один.
Отец радостно встретил меня, несмотря на усталый вид. Он сильно похудел, лицо осунулось, но он держался молодцом. Мы говорили с ним о том, о сем, прогуливаясь по длинным коридорам бывшего старинного особняка, в котором располагалась больница.
Проговорив почти два часа, мы остановились у огромной широкой лестницы, которая спускалась к дверям парадного входа. Точнее, это когда-то был парадный вход. Теперь он был наглухо заколочен досками.
– Ну что, иди, наверное, домой. Тебе надо отдыхать, да и мне тоже надо полежать – предложил отец.
– Как твое самочувствие, папа? – спросил я.
– Получше. Меня лечат и уже есть результаты. Но все равно устаю. Пойду в палату, буду читать книжку.
Я чувствовал, что отец деликатно выпроваживал меня. Но почему-то мне так не хотелось уходить, будто что-то удерживало меня.
– Иди, сынок. Придешь в следующие выходные. До свидания! – попрощался со мной отец.
– Хорошо, папа. Выздоравливай. Давай я провожу тебя до палаты.
Я довел отца до дверей палаты.
– До субботы? – то ли спросил, то ли утвердительно сказал я.
– До субботы – ответил отец.
Больше живым я его не видел. Мой отец Ричард умер в понедельник, 15 февраля, от обширного инфаркта.
Эта смерть, третья за 15 лет в нашей семье, окончательно добила мою мать. Только недавно оправившаяся от смерти бабушки Мирей, от смерти дедушки Майкла, немного успев порадоваться моей женитьбе и рождению внучки, Ирен окончательно сдала. Заботы, связанные с похоронами ее мужа, еще как-то позволяли ей мобилизовать свои силы. Но оставшись в пустом доме наедине со своими мыслями, она сходила с ума от одиночества.
Мы, Лея и я, как могли утешали ее. Я каждый день по пути домой, после работы заезжал к матери, чтобы хоть как-то скрасить ее одиночество. Она на некоторое время успокаивалась, но потом опять начинала рыдать, восклицая: «Как жить дальше?! Я так больше не могу!»
Опасаясь за мать, я принял решение жить всем вместе, обменяв дома на Гард-стрит и Санрайз-стрит на один общий, больший по размеру. Мать долго не соглашалась, но я смог убедить ее в правильности такого решения. Осталось только поговорить об этом с женой.
Лея не сильно обрадовалась моему предложению, но и она, поддавшись в итоге на мои уговоры, нехотя приняла мою точку зрения, сказав, правда странную фразу: