Ментальность в зеркале языка. Некоторые базовые мировоззренческие концепты французов и русских

Однако, несмотря на то, что во французском языке больше «активных разновидностей» судьбы, мощность этой активности в рамках каждого из выделенных слов значительно слабее, чем в русском языке. Так, во французском существенно ослаблены и редуцированы возможности постановки какого-то из выделенных понятий в позицию подлежащего – такие контексты, безусловно, имеются, но частотно они встречаются значительно реже, чем в русском, да и количество предикатов, сочетающихся с именами судьбы, в три-четыре раза меньше. В русском же языке судьба крайне активна и избирает во фразе именно позицию агенса – подлежащего. Характерно, что во французском языке наделены речью лишь destin и providence, хотя наиболее частотным понятием для перевода русского судьба будет sort. В русском языке говорят и судьба, и провидение, то есть две главные активные силы, определяющие жизнь человека.

В русском и французском языках центральные понятия, выражающие инвариативное значение «высшее, внешнее, активное, главенствующее, определяющее жизнь человека», ассоциированы с совершенно различными идеями. Во французском – судьба-благополучие, судьба-предназначение, судьба-жребий. В русском – судьба-присужденное (связанное с оценкой того, что человек заслужил, суд над ним), судьба-доля, часть от того, что полагается всем. Таким образом, в русском языке человек мыслится пассивно, его судят, ему дают долю, часть от общего, и, таким образом, он мыслится как часть коллектива, деперсонифицируется, в то время как во французском его стимулируют добывать блага, его предназначают для той или иной активности, ему выпадает или не выпадает благодаря случаю, который активизировать может и он сам, то или иное будущее, никак не связывающее его с коллективом.

Таким образом, мы можем предположить, что по отношению к описываемым высшим силам во французском языковом сознании человек ориентирован совершенно иначе, нежели в русском.

Несмотря на то, что представленный круг понятий относится к индоевропейским универсалиям, в русском языке выявляются нетривиальные, не имеющие аналогов во французском языке коннотации. Так, во французском языке судьба (sort, destin) не мыслится как некий текст или путь. В русском языке судьба не ассоциируется с образом жребия, такое слово употребляется отдельно с близким значением, но у слова судьба такой коннотации нет.

Во французском языке, в отличие от русского, выражено в ряде случаев лексическое разделение причины и следствия. Прежде всего, на это указывают пары destin – destin'ee, fatum – fatalit'e. Несмотря на то, что fatum – малоактивное слово, имеющееся разделение на высшая сила – результат действия этой силы свидетельствует о более детальной философской проработке лексики этого гнезда, как на авторском, так и на общеязыковом уровне.

Статистика показывает, что наиболее частотными и развитыми по значению в русском и французском языке являются соответственно слова судьба и sort. Это центральные понятия, выражающие в рассматриваемых языках идею предопределения человеческой жизни высшей силой. Несмотря на сочетаемость, которая склоняет поставить в соответствие французскому sort русскую долю, мы считаем, что должны сопоставляться именно эти два понятия как базовые.

Русская судьба – слово, происшедшее от другого абстрактного понятия (на последнем этапе), слово с соответствующей мифологической «поддержкой» и развитой метафорической сочетаемостью, за русским словом судьба стоит конкретно очерченный мифологический образ, с разработанной внешностью, с даром речи, с приписыванием строго определенных моделей поведения. Русская судьба в первом своем значении подавляет, действует, вершит.

Французское sort – понятие без определенных мифологических истоков, оно ассоциировано в центральном своем употреблении с предметом, в чуть более редком употреблении – с персонифицированным мифологическим существом, эклектически заимствовавшим свой облик у своих «соседей по гнезду». Метафорическая проработка этого понятия значительно более скромная, возможности действовать у этого «божества» ограничены одним десятком глаголов. При этом, как мы уже говорили, sort «не любит» выступать в роли подлежащего, уступая активную роль субъекту (лучше сказать favoris'e par le sort il… чем le sort le favotis`e, protege par le sort il… чем le sort l’a protege etc.) Подобную активность французского субъекта и пассивность русского мы связываем с соответствующими тенденциями обоих языков, проявляющимися на общесинтаксическом, независимом от конкретных понятий уровне.

Если подняться на более высокую ступень анализа и все же пренебречь многими указанными здесь частностями, в самом обобщенном виде мировоззренческое различие представлений французов и русских о судьбе может быть представлено следующим образом.

Библиография