Ментальность в зеркале языка

2. Следует, безусловно, отметить особенности в самой структуре некоторых понятий относительно их русских аналогов. Главное, что бросается в глаза – опора на факты, особенно пристальное внимание к достоверности, как бы закодированное во внутренней форме понятий certitude, assurance, effet, cause. Иначе говоря, рациональные эмоции типа уверенности и сомнения во французском языке более рациональны, в русском – более эмоциональны. Таким образом, французское сознание в большей степени склонно искать точное знание, нежели русское.

Различия в парах мысль/идея – pensée/idée связаны со сложным переплетением в русском сознании поствизантийских и западноевропейских традиций. Мысль – понятие исконное, но в огромной степени трансформированное под влиянием Западной Европы, идея – понятие более позднее и заимствованное, претерпевшее обрусение в связи с конкретной политической ситуацией, на фоне которой происходило это заимствование. Французское pensée – чисто французское, а не постлатинское понятие, не выравненное по античным меркам, однако все же проникнутое лирическим оттенком рационалистической эпохи, idée – понятие античное, сумевшее сохранить связь с первоосновой и далее передать ее эстафету всем европейским и воспринявшим рационализм именно через Европу культурам. С нашей точки зрения, именно этому понятию мы обязаны общим коннотативным образом зрения, сопровождающим многие ментальные категории в романских и славянских языках. Однако мы можем с уверенностью утверждать, что русские ментальные категории (за исключением этих двух) проявили известную ригидность и зачастую, заимствуя коннотативные образы из европейских языков, сохранили национально-специфическое содержание, поддерживаемое соответствующими этимонами: размышление аморфно, как и сама мысль, причина сохраняет связь с причинить и на все случаи жизни одна, уверенность восходит к вере, но не к факту, следствие, связанное с судебным разбирательством, остается зачастую неверифицируемым, цель ассоциирована с целью при стрельбе и также не подразделяется по признакам. Более того, если французские слова обиходны и частотны в употреблении, то русское языковое сознание чаще предпочитает обходиться «обезличенными суррогатами» типа «почему?», «что получилось?» и пр. Аналогичные формулы также широко используются и во французском языке, однако они не оттесняют соответствующие основные понятия на периферию употребления.

3. Легко увидеть, что оба сопоставляемых ряда находятся в пределах общего поля коннотативных образов: это вода, осязаемость и опора. Это свидетельствует о том, что русская сочетаемость – заимствованного характера, так как мы не находим никакой мифологической поддержки ни для одного из русских понятий в славянских мифологических системах. В пользу заимствования образной (но не понятийной) структуры понятий свидетельствует также отсутствие национальных традиций рационализма. Представления обо всех этих понятиях были заимствованы из переводных европейских книг. Текучесть, осязаемость и фиксированность – три фундаментальные оси, на которые нанизываются конногативные образы многих ментальных и эмоциональных понятий, это своего рода коннотативные архетипы, сопровождающие соответствующие сферы представлений. Следует также отметить заниженную коннотативную основу многих русских ментальных категорий, связанную, по нашему убеждению, именно с регламентированностью употребления соответствующих слов.

4. Важно также отметить, что так же, как в представлениях о судьбе, добре и зле, правде и лжи, французские мыслительные категории особо выделяют область практического действия, имея для нее отдельный ряд понятий. Это касается не только специальных слов, таких как raison, но выражено и в самой разработанности понятийного поля, обслуживавшего судебную практику, развитую во Франции с XII века и преимущественного трактовавшую дела о собственности.

Суммируя все вышесказанное, мы могли бы определить французский тип сознания в этой сфере как рационалистический, русский – скорее как интуитивный. В сфере соответствующих французских представлений, структурированных и отточенных, царит известный порядок, в сфере русских представлений, неструктурированных, отмечается упрощение картины ментальных категорий, невыделение, стягивание различного в одну категорию. За русскими понятиями стоят этимоны, восходящие к родовому строю, за французскими – к государственному. Возможно, отчасти именно этим определяется существенное различие в поведенческих сценариях, реализуемых представителями этих двух столь не похожих культур.

Библиография

1. Фреге Г. Логика и логическая семантика. М., 2000.

2. Бирюков Б. В., Тростников В.Н. Жар холодных чисел и пафос бесстрастной логики. М., 1988; а также Баранов А. Н. Лингвистическая теория аргументации: когнитивный подход. Дис. докт. филол. наук. М., 1990.