Мера ее вины

Ярость Эдварда стала еще более холодной и изощренной. В последние два года он очень редко бывал весел и доволен. Мария знала почему. Хотя Эдвард был кузнецом своего собственного несчастья, винил он в нем только ее. Его начало раздражать то, что он, казалось, уже ничем не мог задеть жену. Она полностью ему подчинилась. Ощущение того, что ее жизнь уже не может стать более бессмысленной, сняло нервное напряжение, которое Мария испытывала, когда ей было чуть за тридцать. Она уже не могла пасть ниже, и понимание этого работало как лучшее успокоительное. Она говорила только тогда, когда к ней обращались, никогда не спорила и не перечила. Она выполняла все указания и соблюдала все правила. Иногда по вечерам замечала, что могла просидеть несколько часов, глядя в стену, не замечая течения времени…

— Перед тем как уйти, — сказала Мария присяжным в зале суда, — Эдвард сказал мне, что я должна понять, как мне повезло. Он сказал, что, если я идеально напишу письма, он будет щедрым и позволит мне вечером воспользоваться лезвиями, потому что устал от того, что я болтаюсь у него под ногами. Последние пять лет замужества Эдвард прятал их от меня, так как боялся, что я покончу жизнь самоубийством, если он не будет за мной наблюдать. «Два разреза», — сказал он мне в то утро. По каким-то непонятным причинам Эдвард решил подарить мне двойное удовольствие. Только вот он знал, что мои ноги этого уже не выдержат. Он сказал мне о лезвиях, прежде чем уйти, для того, чтобы я весь день об этом думала. И я действительно думала.

Утро я провела за обычными делами по хозяйству: стирала и мыла. Потом поработала в саду, но недолго, так как знала, что на письма уйдет два или три часа. Когда я села за кухонный стол, готовая писать, то почувствовала, как по внутренней стороне бедра течет кровь. Разошелся недавний разрез. От обилия шрамов ткань плохо заживала. И тогда меня осенило. Я не собиралась лечить его. Я пошла в ванную комнату и полила на рану медицинским спиртом, практически не почувствовав, что он жжет. Помню, что мне захотелось оторвать кожу от моих ног и истечь кровью до смерти.

Мария посмотрела на Джеймса Ньюэлла и по его спокойному виду поняла, что все идет хорошо. Имоджин Паскал читала какие-то документы, инспектор Антон сидел, выпятив грудь и скрестив руки. По его внешнему виду Мария поняла: что бы она ни говорила, он ей никогда не поверит.

— Вы наложили на рану повязку? — спросил Ньюэлл.

— Да, накладывала трижды. И каждый раз повязка пропитывалась кровью. Когда мне наконец удалось остановить ее, я поняла, что мне нельзя больше рисковать и резать себя, а даже если б и порезала, это было бы абсолютно бессмысленно. Вот уже несколько месяцев я не чувствовала себя от этого лучше. Все это превратилось исключительно в зрелищный вид спорта для Эдварда. Я продолжала резать себя лишь потому, что мне было проще сделать это, чем объяснять ему, что мне этого больше не нужно.

В зале суда было слишком жарко. Кондиционер надрывно выл, и Мария чувствовала, что ей нечем дышать. Она позволила себе на несколько секунд закрыть глаза. Инспектор Антон неодобрительно хмыкнул. Даже с закрытыми глазами она знала, что это он.

— Я не хотела умирать, — сказала Мария. — Несмотря на то что была совершенно несчастной и чувствовала, что нахожусь в безнадежной ситуации, я пока еще не хотела расставаться с жизнью. Но точно знала — не подозревала или представляла, а именно знала, — что Эдвард не остановится, пока я не умру! Я ему надоела. Во мне уже не осталось ничего, что можно было бы сломать и контролировать. Я делала все, что он мне говорил… — «Насколько он знал», — мысленно добавила она. — Единственное, что я могла тогда ему дать, — это возможность посмотреть, как я умираю с лезвием в руке на полу в ванной. Я не знаю, как долго Эдвард собирался ждать моей смерти, но он науськивал меня резаться все чаще и чаще. В то утро, когда он сказал, что разрешает мне порезать себя два раза, я знаю, что он ждал чего-то исключительного. И, если честно, я боялась, что поддамся и сделаю так, как он хочет.

Мария заставила себя посмотреть в сторону присяжных. Это был их момент истины, то, ради чего они каждый день приходили в суд и сидели здесь в жуткой духоте. Джеймс Ньюэлл советовал ей обратиться к присяжным с максимально личностным сообщением.