Мера Любви

— Не совсем. Я не слишком гожусь для этого, правда, — Джованни остановил возражения де Бельвара. — Я люблю теологию, серьезно, искренне, и она отвечает мне взаимностью, по крайней мере, мне так представляется, — смущенно улыбнулся он. — Поэтому я скорее мог бы сделаться хорошим ученым, нежели прелатом, и, думаю, принес бы больше пользы на профессорской кафедре, чем на церковной. Но, что поделать, я струсил, не смог пойти наперекор выбору, сделанному моей семьей за меня, и малодушно покорился своей участи. Не стал отстаивать своего призвания. — Джованни шел рядом с графом, опустив голову, словно смиренно склоняясь перед всеми превратностями судьбы. — Я решил, что так я хоть отчасти воздам своим родным за все заботы, какими им обязан. Мне дали образование, дали возможность занять в обществе такое высокое положение, на какое я без посторонней помощи не в состоянии был бы претендовать. Итак, во-первых, я избавил семью от своего присутствия и необходимости кормить меня, бедного родственника, а во-вторых, я рассчитывал послужить доброму имени своего рода.

— Жан, вы несчастны? — осторожно спросил граф.

— Нет, уже, нет, — Джованни поднял глаза на де Бельвара, в них святилась радость. — Как бы я мог называть себя несчастным, когда я встретил вас?

Вы слишком добры, — граф наклонился над рукой Джованни и благоговейно поцеловал ее, словно приложился к реликвии. — Вы-то уж наверное спасетесь.

— Надеюсь, — ответил Джованни, не переставая улыбаться де Бельвару.

— Я не сомневаюсь. Я, Жан, впервые вижу такого человека как вы. Недаром говорится: мало избранных.

— Гийом, много званых. Господь желает спасения всем и каждому, Он ведь любит нас, — убежденно сказал Джованни.

— Я вообще-то всегда думал, что спасаются только какие-нибудь там убогие, калеки, сидящие на паперти с протянутой рукой, прочие же, особенно рыцари, люди светские, да еще и военные, спастись вовсе никак не могут. Даже турниры объявлены греховным занятием, что уж говорить обо всем остальном, мы ведь воюем, убиваем. Мы не можем помышлять только о спасении собственной души, денно и нощно вознося молитвы, у нас забот полно, и все земные, не спасительные. де Бельвар говорил одновременно как человек глубоко опечаленный своей обреченностью на вечную погибель и вместе с тем легкомысленно безразличный к собственной посмертной участи.

— Чтобы спастись, надо знать, что такое грех, иначе его не избежать, — ответил Джованни несколько, как показалось де Бельвару, неожиданно.

— По-вашему выходит, спасение зависит от знания? А как же простота, о которой так любят распространяться последнее время? Нам ведь постоянно твердят: не рассуждайте, это опасно, размышления ведут к среси, к погибели! Сколько раз я слыхал на проповеди: верьте, и того с вас достаточно.

— Есть простота как цельность, единство личности, в таком смысле Бог прост наисовершеннейшим образом. И совсем другое дело простота, означающая невежество. — Джованни заговорил вдохновенно, с жаром, он в этот момент мог бы, пожалуй, убедить кого угодно в чем угодно. — Мы созданы Богом по образу Его и подобию, — звенел его голос на лесной тропинке, словно под сводами собора, — и подобны Богу мы именно умом. Умом мы отличаемся от животных, и только умом способны постигать то, что лежит над областью чувственных предметов. Послушайте, Гийом, как вере обойтись без знания, если надо знать, по меньшей мере, во что верить? Все наши знания содержатся в нашем уме, это наше богатство. Никто не может рассуждать за нас, так же как никто за нас не спасется, каждый сам несет ответственность за свою душу. О, Гийом, разве можно просто верить? Во что? В то, о чем говорил какой-нибудь клирик? Понимал ли он сам, о чем толкует? Откуда ему известно, истину ли он провозглашал? Простые люди внимают с благоговением каждому слову человека с тонзурой, но в наш век, увы, клирики зачастую невежественны. Их нерадивые головы питаются тем же грубым кормом, что и толпа, они только на одно способны рассказывать сказки, воздействуя на воображение грубых, темных людей, и в конце концов они сами, призванные нести свет истины, проникаются доверием к тем глупостям, которые бездумно повторяют. Я несколько путано говорю, — остановил себя Джованни, — Гийом, вы меня понимаете?

— Понимаю. Я понимаю вас, Жан, но как я могу начать рассуждать, когда я даже читать не умею?