Мера Любви

— То, о чем вы сейчас сказали, называется софистикой, — засмеялся Джованни, — всегда-то люди все путают. Софисты только притворяются умеющими рассуждать, на самом деле они ни на что не годны, разве что на посмешище. Ни один софист не устоит перед истинным философом. А диалектику ругают только те, кто не сумел выучиться ею пользоваться как следует. Больше вам скажу, Гийом, — диалектику бранят еще будто она бесплодна. Это правда, сама по себе диалектика ничего не дает, она прикладная наука. Словно инструмент, которым владеет ремесленник, но не пускает его в ход, пока ему не принесут заказ и он не выберет материал, из которого станет мастерить свое изделие. Почему же люди не бранят, скажем, математику, разве она не та же прикладная наука, призванная служить другим? Или навигацию, для того только и нужную, чтобы уметь управлять кораблями? Предложи хулителю диалектики привести корабль в гавань, он ответит, что не сможет этого сделать, ибо не обучался навигации, зато судить и рядить на все лады может каждый. И отчего только люди вообразили, будто мы рождаемся с достаточным умением отыскивать истину и не нуждаемся ни в каком ином знании, кроме собственного произвола? — Джованни сокрушенно вздохнул. — А ведь умение видеть истинную сущность вещей куда важнее знания морских путей всех кораблей мира, всех вычислений! Гуго Сен-Викторский считал, что существует два средства восстановления в человеке подобия Божьего: изыскание истины и упражнение в добродетели. Я согласен с ним, но думаю, второе невозможно без первого, ибо, не познав, что есть истинная добродетель, к чему станем мы стремиться? К чему-то, лишь носящему название добродетели?

— Научите меня видеть сущность вещей, — с искренним жаром просил граф, — научите владеть диалектикой и находить истину.

ГЛАВА XXXIII О соколиной охоте

Разговор с Джованни заставил де Бельвара задуматься. Он ясно видел теперь, как легкомысленно, бездумно всю свою жизнь совершал ошибку за ошибкой, даже не понимая, как ошибается. Графу сделалось досадно, что он с такой легкостью, совсем без борьбы и сопротивления подпадал под власть лукавого. Он чувствовал себя обманутым.

«И все от невежества, от неумения рассуждать правильно», — в каком-то изумленном раздражении говорил он сам себе, негодуя на людей, окружавших его с детства и даже не подумавших дать ему образование. Оказалось, такое нерадение едва не лишило спасения его бессмертную душу. Теперь он твердо решил разобраться, как отличать добро от зла, чего бы это ему ни стоило, понимание сути вещей должно было даровать ему силу, — так он надеялся, — силу и власть бороться с сатаной и способность не грешить.

Де Бельвар словно стоял на пороге новой жизни, но двери в эту новую жизнь оставались все еще запертыми для него: мешали прошлые прегрешения. Граф знал их за собой множество. Грешить он начал в ранней юности, подпадая под чужое влияние и авторитет, зачастую попросту не находя в себе мужества отказаться от поступков, которые были дурны, — он понимал это и тогда и сейчас, — но которых ожидали от него его товарищи, а он по юношескому малодушию, иначе говоря, по мелкому тщеславию и суетной гордыне молодости, просто не умел противопоставить себя другим. Он долгие годы был заражен болезнью порока. Слушая давеча Джованни, описывающего разлад грешника с самим собой, де Бельвар словно заглядывал в собственную душу. Все так и было: он делал, что не хотел, искал того, в чем не нуждался, уповал на то, чему не доверял. Давным-давно связавшись с дурной компанией и набедокурив, причем не получив от этого ни малейшего удовольствия тут его вновь обманул лукавый, — он перестал особо задумываться над моральной оценкой своих поступков, привык считать себя пропавшим, утратил надежду. Что же он мог изменить теперь, ведь прошлое нельзя было вернуть, а в покаяние по тарифу де Бельвар не верил. Он слышал, как люди искупали свои грехи. Пожертвованиями — но граф не понимал, каким образом процветание других людей поможет ему избавиться от собственных прегрешений; молитвами — но граф испытывал странный стыд, мешавший ему просить прощения, словно он нашкодивший пес, виляющий хвостом, чтобы хозяин смягчился и погладил его по шерстке; постами — но поститься у графа вовсе не было никакой охоты; паломничествами… Граф по-новому посмотрел на свой знак крестоносца. Возможно ли изменить свою жизнь, отправившись за море и убив пару-тройку десятков сарацин? Де Бельвару оставалось лишь одно — надеяться, что просвещение укажет ему решение и этой проблемы, что научившись быть праведником, он увидит перед собой и тот путь, по которому сможет идти, не оглядываясь назад.