Мера Любви

Неумение различить единение в любви истинной от разъединяющих увлечений плоти и привело к осуждению всего телесного. Сами судите, Гийом, как я могу, будучи преданным вам всею душой, хранить для себя свое тело. Сколь больше вечная душа, нежели бренное тело, что, лишись оно души, лишь тлен и грязь. До какой степени низости надо дойти, чтобы плоть управляла человеком, а душа оказалась свергнута со своего престола и превратилась бы из повелителя в раба. Ведь тело — только орудие души, видели вы когда-нибудь, чтобы оно самовольно что-то совершало, само чего-то желало? Я не могу себе такого даже представить, моему телу не остается ничего иного, кроме как подчиняться велениям моей души. Никогда я не понимал апостола Павла, у которого плоть хочет одного, а дух другого. Кажется мне, это поистине дьявольский замысел — разделить человека на душу и тело, внушив ему, будто они противоположности, честное слово, «разделяй и властвуй». Человек создан Богом с составной субстанцией, он тварь телесно-духовная, и пытаться отречься от неразрывной части себя или безумие, или преступление. Отвергая плоть, все силы бросают на борьбу с самими собой, и вместо, казалось бы, уготованного ему отвержения и презрения тело оказывается в великом почете, от его состояния начинает зависеть, странно вымолвить, спасение души, как будто мы потащим на посмертный суд свои тела, словно родичей, призванных клясться в нашей невиновности. Так к телу начинают относиться по-духовному, а к душе по-телесному. Только сатана мог такое устроить, чтобы легче уловлять замученных раздором людей. Сказано ведь самой Воплощенной Истиной: «Дом, разделившийся сам в себе, не устоит».

Де Бельвар слушал с изумлением, ибо сам догадывался, чувствовал: любовь одна, просто тому, что ей вовсе не пристало, присвоили ее высокое имя, а теперь Джованни показал ему, как рассуждение об Истинной Любви звучит, облеченное в согласованные, тщательно подобранные мысли. «Мы выбираем не между жизнью и смертью, а между любовью и смертью», — думал граф. Не тело же его, увлеченное его собственной волей в Честер, стремилось обратно в Силфор, но душа, оттого-то он и страдал и рвался, словно из оков на волю. О, сумел бы он осознать все это столь ясно, как сейчас, в свое время, избежал бы ошибок, которые натворил, не позволил бы уловить себя в капкан человеческих заблуждений. Ведь вопреки наставлениям Джованни, он опять, как и раньше, делал то, что не хотел, подчиняясь ложному мнению расхожих представлений, чужому желанию, не своему, и согрешил дважды: сначала бросив Джованни, потом взяв его силой.

— О, как же я вас люблю, Жан, счастье мое! Простили ли вы меня? — умоляюще проговорил он.

— Да, да, конечно. Как мне не простить вас? — улыбнулся ему Джованни.

Де Бельвар притянул его к себе и поцеловал в губы, впервые любовным поцелуем, а потом граф призвал на помощь все свое умение любовника, чтобы изгладить из памяти Джованни первое, столь отталкивающее впечатление о телесной близости. Хотя Джованни и боялся, что ему вновь будет больно, де Бельвару удалось, благодаря терпению и ласке, добиться своего.

ГЛАВА XLIII О том, как капеллан Арнуль помучился, чтобы добраться до истины

Тем временем обе комнаты порядком выстудились, особенно оставленная с вечера графская спальня. Де Бельвар позвал слуг и приказал им устроить все наилучшим образом: поправить в своей комнате камин, нагреть постель для него и Джованни и подать для них туда обед; спальню же, в которой его дорогой гость обитал до сих пор, оставить, ибо она ему более не понадобится.

В тот же час, как граф отдал эти распоряжения, весь замок Стокепорт узнал о переселении мессира епископа в графскую постель.

— Давно этого следовало ожидать, — глубокомысленно рассудил на замковой кухне один из оруженосцев де Бельвара. — Странно у них все как-то было, запутанно, а тоже, говорят, дурное дело не хитрое.

— Ах, да как же это? — всплеснул руками Арнуль, едва ему передали новость. — Как это можно? Бедный, несчастный мессир Жан! — разохался он по своему обыкновению.

— Чего это он бедный? — удивились графские пажи, при этом присутствовавшие. — Такая честь, быть выбранным самим маркграфом Честерским! Пусть гордится.

— Молчите, негодники! — прикрикнул на пажей Арнуль. — Неразумные вы еще, это же насилие!

— С чего вы так решили, милейший капеллан? Да и разница какая? — пожал плечами капитан Робер. — Привыкнет.