Мера всех вещей

Горг.

Вот, видишь ли, когда бывают избрания-то, о которых говоришь ты, – советниками, победоносно защищающими свои мнения, являются риторы.

Сокр.

Удивляясь именно этому, Горгиас, я давно спрашиваю, в чем состоит сила риторики. Поражая меня своим величием, она представляется мне делом какого-то гения.

Горг.

А если бы ты, Сократ, еще все то знал, то есть что она владеет всеми могуществами… Но я скажу тебе одно великое доказательство. Много раз случалось мне с братом и другими врачами приходить к такому больному, который либо не хотел принимать лекарства, либо не позволял врачу подвергнуть себя операции и прижиганию341

. Врач не в силах был убедить его, а я убеждал – и не иным искусством, как риторикой. Говорю тебе, что если бы и в какой угодно город пришли знаток риторики и врач и должны были в общественном месте либо в каком ином собрании состязаться посредством речей о том, кого из них следует избрать – ритора или врача, – врач показался бы человеком ничтожным, и избран был бы, если бы захотел, владеющий силою слова. Пусть бы он равномерно вступил в борьбу и с другим каким бы то ни было художником – ритор более, чем кто иной, убедил бы избрать себя, ибо нет предмета, о котором искусный в риторике не мог бы говорить пред толпою народа убедительнее всякого другого художника. Такова-то и так-то велика сила этого искусства. Впрочем, риторикой надобно пользоваться, как и всяким иным способом состязания. Ведь прочие способы известный человек должен употреблять против всех людей не для того, что он умеет биться на кулаках, искусен во всех родах борьбы и может сражаться оружием, так что превосходит друзей и врагов. Это не дает ему права бить, колоть и убивать ближних. Притом, клянусь Зевсом, если кто, посещая палестру, выйдет крепок телом и, сделавшись кулачным бойцом, начнет потом бить отца, мать или другого кого из домашних и друзей, то за это не должно ненавидеть и изгонять из города гимнастиков и людей, научающих сражаться оружием; потому что учителя преподали ученику свое искусство для справедливого пользования им против врагов и обидчиков, для защищения себя – не для нападения, а он, наоборот, пользуется своего силою и искусством несправедливо. Итак, не учители худы, и искусство поэтому не есть ни причина зла, ни нечто злое; худы, думаю, несправедливо пользующиеся искусством. То же должно сказать и о риторике. Ритор, конечно, силен против всех и может сильно говорить о всем, так что весьма скоро убедит толпу в чем бы ни захотел; однако ж это не дает ему нисколько права уничижать славу врачей и других художников единственно потому, что он в состоянии унизить их; напротив, и риторикой, как другими способами борьбы, он должен пользоваться справедливо. Если же кто-нибудь, думаю, сделавшись искусным в риторике, будет этой силою и этим искусством наносить обиды, то учителя не следует ненавидеть и изгонять из города, ибо последний преподал риторику с тем, что она будет употребляема справедливо, а первый пользуется ею – напротив. Итак, справедливость требует ненавидеть, изгонять и убивать того, кто несправедливо пользуется ею, а не того, кто преподает ее342.

Сокр. Я полагаю, Горгиас, что и ты делывал наблюдения над многими разговорами, стало быть, замечал в них следующее: учащиеся и учащие, о чем бы ни вздумали разговаривать, не могши легко понять друг друга, оставляют беседу. Но если они о чем-нибудь спорят и один говорит, что слова другого либо несправедливы, либо неясны, то оба досадуют, и каждый питает мысль, что собеседник его настаивает на своем по ненависти – спорит, а не исследует предмета речи. Некоторые при этом расходятся даже самым постыдным образом, говоря друг другу и выслушивая один от другого столь грубые ругательства, что и присутствующие досадуют на себя, зачем они стали слушать таких людей. Для чего же я говорю это? Для того, что теперешние твои слова, мне кажется, не совсем последовательны и не согласны с тем, что ты прежде говорил о риторике. Боюсь обличать тебя, чтобы ты не вообразил, будто я прекословлю не для пользы предмета, желая способствовать к его разъяснению, а для тебя. Итак, если и ты из тех людей, из которых я, то мне приятно было бы предложить тебе вопрос; а когда нет – пожалуй, оставлю. Из каких же я людей? Из тех, которые с удовольствием принимают обличение, как скоро говорят что-нибудь не так, и с удовольствием обличают, если кто другой говорит неправду, – то есть которым не менее приятно быть обличаемым, как и обличать, – думаю, потому, что первое благо во столько больше, во сколько лучше избавиться от величайшего зла самому, чем избавить другого; ибо, по моему мнению, нет для человека зла столь великого, как ложное мнение о предмете настоящего нашего разговора. Итак, угодно тебе подтвердить, что и ты таков, – будем разговаривать; а полагаешь, что надобно оставить, – распрощаемся с нашим исследованием и прекратим беседу.