Машина доктора резко затормозила у живой изгороди в конце подъездной аллеи. Доктор подошел к дому очень медленно и церемонно, почтительно опустив голову. Наверное, решил, что больной уже скончался. Он поблагодарил нас, и мы тихонько удалились.
Я ждала чего-то подобного, сказала я. Тед признался, что и он тоже. Меня затошнило от воспоминания о жутком бормотании сквозь зубные протезы. Нахлынуло отвращение. Мы с Тедом обнялись. Фрида мирно взирала на нас из-за стола, ее большие голубые глаза были спокойными и ясными.
Позже мы постучали к соседям. Там была старшая миссис Дж. и шаркающий, блондинистый Уильям. Роза сказала, что Перси спит, он и лежал тут же, на диване, повернувшись к нам спиной. За этот день он перенес пять ударов. Еще один, заявил доктор, и ему конец. Тед пришел позже.
– Привет, Тед, – пробормотал Перси и спросил, как там дети.
Еще несколько дней назад он в куртке бродил на ветру среди наших нарциссов. Кашлем он надорвал легкие. Казалось, он утратил дух и способность рассуждать. Смирился со всем. Похоже, этой ужасной холодной весной все лишаются сил или умирают.
Ранним вечером мы с Тедом рвали нарциссы. Роза и Перси о чем-то громко спорили, и я, продолжая собирать цветы, незаметно переместилась ближе к изгороди напротив их дома. Я услышала, как Роза сказала сердито:
– Тебе нельзя принимать это близко к сердцу. – Потом она заговорила тише. Вышла на улицу и остановилась.
Тед усадил Фриду и меня с малышом среди нарциссов, чтобы сфотографировать.
– Сильвия! – крикнула Роза издали.
Я отозвалась не сразу, потому что Тед как раз нас снимал.
– Сильвия!
– Одну минуту, Роза.
Она спросила, не продадим ли мы ей букетик нарциссов. Нам с Тедом было понятно, что она знает: денег мы не возьмем. Неприятная у нее привычка вечно что-нибудь выпрашивать.
Мы отнесли им букет. Перси сидел в кровати, которую после его ударов вынесли в гостиную, и улыбался слабой улыбкой, похожий на беззубую птицу; щеки у него ярко горели, как у ребенка. Войдя, мы увидели пару в нарядной пасхальной одежде: она – в розовой шляпке и с букетом красных, лиловых и розовых анемонов, он – усатый и серьезный. Она ворковала, как голубка. В прошлом они владели Фаунтен-пабом. А теперь живут в «Гнезде» («Добрались до насеста!» – шутят они), белом симпатичном коттедже напротив церкви. Она тут же сообщила мне, что исповедует католицизм и добилась установки алтаря в Городской ратуше сразу после субботних вечерних танцев. Из-за этого ей приходится задерживаться допоздна. Как-то одна девушка, дожидаясь, пока ее отвезут домой, подошла к ней и сказала: «Простите, но я не понимаю этой трансформации: сначала здесь танцуют, а потом все убирают и превращают в церковь», – или что-то в этом духе.
– Мой муж не католик, но всегда помогает и ждет меня.
– Как замечательно, – сказала я, – что бывают такие понимающие мужья.
Все это время Перси мычал, пытался что-то сказать, и Роза перевела нам:
– Нельзя накормить народ одной рыбой.
Я остановилась на минутку, чтобы поговорить с Розой, когда несла охапку нарциссов Элси на похороны ее свекрови Нэнси. Мы обменялись новостями: Николас последние два дня плачет, должно быть, режутся зубки («Дети теперь растут быстрее», – сказала Роза), а Перси сегодня сам оделся и прошел вокруг дома. Разве это не чудесно? Современная медицина творит чудеса, подтвердила я.
Направляясь в дом с кипой выстиранного белья, я услышала за калиткой свистящий звук и сразу бросилась к большому кухонному окну, чтобы посмотреть, в чем дело. Старый Перси с неподвижным, безумным взглядом голубых глаз и ржавой косой атаковал «японского проныру» – бамбук, пробившийся на тропе у подъездной аллеи. Я разозлилась и испугалась. Он уже приходил к нам несколькими днями раньше, подозвал меня своим зловещим старческим голосом и дал пакетик засохшего мармелада для Фриды, который я тут же выбросила. Тогда же он предупредил меня, что японский бамбук захватит все вокруг и лучше его скосить. Я сообщила Теду, что Перси борется с сорняком. Эй, Перси, оставь-ка это, сказал Тед. Я с осуждающим видом стояла у него за спиной, вытирая руки полотенцем.
Перси глупо улыбался и что-то мямлил. Я думал, что помогаю вам, сказал он. Коса, которую он держал в трясущихся руках, лязгала о гравий. После устроенной им резни осталось зеленое месиво из стеблей, которые практически невозможно было отделить от корней.