Меридианы карты и души

И если случится так, что из недр нашего народа снова явится миру еще один Хачатурян или Сарьян, я знаю, что и те частицы, сгустившиеся в воздухе зала «Плато», пересекшие океан, смешались, влились в дыхание гор и долин Армении, из которого, как из пламени и дыма, родились и будут рождаться наши легендарные и подлинные Ваагны^[48], чтобы продолжить слово, обращенное к человечеству, — о свете, добре и справедли-вости…

26 июня, Ереван

Старое ущелье, все изрезанное, изборожденное… Утром от края утеса отвалился огромный кусок скалы, сорвался и грохнулся на дорогу. Моя бабушка то ли пешком, то ли на тележке добиралась сюда помолиться и поставить свечу, чтобы отогнать беды. Когда я попала сюда впервые, не помню, только помню, что дорога была каменистой и голой. И сама дорога, и все вокруг было цвета глины, и называлось это место Гарни-Гегард. И как на киноэкране, когда едва заметная вдали точка постепенно приближается и, увеличиваясь с каждой следующей секундой, становится наконец зданием с колоннадой и встает перед тобой, так и Гарни и Гегард где-то в глубине прожитых мною лет шли и шли вместе и, чем дальше, тем больше, наполнялись мыслями, чувствами, воспоминаниями.

Гарни и Гегард. Два храма совсем близко друг от друга. Гарни — еще языческий, двухтысячелетний, весь в желтовато-дымчатой пыли развалин. Из них мачтами тонущего корабля тянулись ввысь полуразрушенные колонны, словно взывая о спасении. Гегард — христианский, лет на тысячу помоложе, высеченный в ущелье, в скале, в жестком, обожженном ее склоне, уходящий весь вглубь, но как будто все выше и выше вздымающийся к небу.

Сегодня, как, впрочем, и всегда, у храма Гегард многолюдно. На просторной площадке, на подступах к ней автобусы, разномастные легковые машины. Люди приходят, приезжают изо всех уголков Армении, со всего света, приезжают причаститься к таинству Гегарда, к его древнему величию. И само ущелье с его каменными, стремящимися ввысь склонами — тоже словно рукотворный храм, еще не войдя внутрь, ты охвачен молчанием благоговения.

Гегард — скальные врата в Армению, в душу Армении. Построен он в тринадцатом веке, хотя слово «построен» тут явно не подходит. Здесь не закладывали фундамент, не воздвигали колонн, не возводили стен и не брали их «под крышу». Все высечено из одного камня, вернее, в одном камне, а еще точнее — на одном дыхании. Иначе невозможно представить, как люди в те незапамятные времена пробили, высекли сбоку в горе отверстие величиной с окошко и стали вгрызаться вглубь и вглубь, стали расширять его и руками в течение многих лет превратили в конце концов скалу в огромный монастырь, вернее, в несколько монастырей с высокими круглыми сводами, стройно-гладкими колоннами, с нишами и ризницами, с венчающей все филигранной резьбой на карнизах и капителях.

Стоим под этими величавыми сводами и молчим. Но, кажется, у молчания здесь есть эхо, исполненное звуков, шепота. У подножия закопченных хачкаров дрожащие желтоватые язычки горящих свечей.

Я приехала сюда сегодня с молодым поэтом Кари-ком Памачяном. Карик с Ближнего Востока, учился в Ереване, окончил филологический факультет нашего университета, а сейчас живет в Париже. Мы выходим из ворот Гегарда, чтобы ехать дальше, в Гарни, и вдруг откуда ни возьмись перед нами возникает деревенского вида человек, предлагающий пакетики американской жвачки.

— Удивительный мы народ, — в сердцах говорю я, — так просто соединяем жвачку и ладан…

— Ладана все-таки больше, — задумчиво говорит Карик и, отойдя на несколько шагов, уже у машины продолжает: — Недавно был в Нью-Йорке. Ездил гостить к брату, но еле вынес эти несколько недель. А впрочем, я благодарен этому городу, он помог мне еще больше полюбить Париж. Первые два-три года после Еревана я ведь места себе не находил. Когда сейчас снова приехал сюда, показалось, что никуда и не отлучался. Опять студент, опять живу в общежитии в Зейтуне. Знаете, что меня особенно радует? Встречаю знакомых ребят, девушек, здороваются и между прочим спрашивают: «Слушай, где это ты пропадал? Почему это тебя не видно было?» Удивительно, — когда учился здесь, никак не предполагал, что настанет день — и я буду радоваться тому, что я частичка этой вот обычной уличной толпы, всех этих куда-то спешащих, простых, даже грубоватых людей. Нет. не предполагал…