Мэрилин Монро

Биографам семья Монро известна только в трех поколениях, и историю ее обычно начинают с Деллы Мэй Хогэн, рыжеволосой красавицы с голубыми глазами. Она из фермерской семьи, еще в девяностые годы обитавшей в штате Миссури, где Делла и родилась в 1876 году. Трудности при сбыте сельскохозяйственной продукции, тяжесть фермерской работы и надежды на иное, менее обременительное существование заставили семейство Хогэн переехать в Калифорнию. Произошло это в конце девяностых годов, и уже в 1899 году Делла вышла замуж за некоего Отиса Элмера Монро, о котором Мэрилин позднее говорила, что он «работал в Мехико художником и маляром, трудился и на нефтяных приисках». В 1900 году они действительно переехали жить в столицу Мексики (там жизнь была дешевле), и в декабре того же года родился их первый ребенок[2]— девочка, которую они назвали Глэдис и которой впоследствии суждено было стать матерью Мэрилин. По тем скудным сведениям, что дошли до нас, конечно, трудно как следует судить о семье, о ее социальном статусе, о жизненных корнях и традициях. Еще труднее говорить о таком постороннем, фактически случайном человеке, каким оказался первый муж Деллы. Мэрилин говорит, что он был художником и маляром. Странное, надо сказать, сочетание для нашего века, особенно если учесть, что малярами принято часто называть плохих художников. Между тем и в том и в другом (точнее: либо в том, либо в другом) — корни. Мэрилин говорит, что «об актерском даровании у кого-либо в семье никогда не слышала». Собственно актерского дарования могло и не быть — довольно и художественного, но для этого Отис Э. Монро должен был быть именно художником, а не маляром!

Как бы то ни было, а брак Деллы с Монро закончился разводом, и бывшего художника-маляра поместили в психиатрическую лечебницу. Трудно сказать, был ли он первым в этой семье, кто кончил свои дни подобным образом, но отныне фраза «и его (ее) поместили в психиатрическую лечебницу» станет для семьи Монро печальным рефреном. Вскоре Делла вновь вышла замуж, на этот раз за человека, о котором известно еще меньше, нежели о ее первом муже. Мы знаем, что его фамилия — Грэйнджер и что по профессии он — инженер-нефтяник. Примерно к 1919 году Делла со своим нефтяником перебралась в Хоторн[3]. Однако нефтяная компания, в которой работал Грэйнджер, направила его в Индию, и произошло это в сентябре 1925 года. Уехал он туда один, пообещав, что, как только устроится, вышлет деньги на билет. Полагаю, читатель не очень удивится, когда узнает, что никаких денег жене Грэйнджер, конечно, не выслал. Более того, по всему судя, складывалось так, что перевод на работу в Индию Грэйнджер организовал сам, полагая, что с женитьбой явно поторопился. Как только это соображение стало очевидным и для Деллы, ее охватила глубочайшая меланхолия, чреватая иногда подлинным психозом со всеми его медицинскими подробностями. В наимрачнейшем настроении, но с той истовостью, какая обычно присуща фанатикам, Делла направилась в Индию на собственный страх и риск — в погоню за беглым супругом.

Черная меланхолия, истовое до фанатизма упрямство и ощущение глубокой обреченности, дурных предчувствий, обуревавших Деллу, — все это обрушилось на незадачливого супруга, как только его рыжеволосая и голубоглазая жена отыскала-таки его в сказочном далеко за тридевять земель. Грэйнджер понял, что Делла действительно и серьезно больна и что возвращаться вместе с ней в Штаты означало бы подвергнуть себя риску сожительства с безумной женщиной, существования тем более тягостного, что альтернативой ему могло быть только радикальное событие — развод либо уход в небытие. Решение его созрело и было окончательным: возвращаться с Деллой в Штаты Грэйнджер наотрез отказался. Развелись ли они официально, неизвестно, но Делла вернулась в Хоторн со всем тем, что было при ней до брака с Грэйнджером — острым и безнадежным чувством одиночества. (Странно, конечно, что я говорю и говорю о Делле, о ее жизни, мужьях, разочарованиях и настроениях, хотя известно, как я уже сказал, об этом очень мало. Но, знакомясь далее с жизнью деллиной внучки, мы еще не раз встретимся с теми же чувствами, с той же глубокой меланхолией, ощущением обреченности и в то же время с фанатическим упорством, с каким Мэрилин рвалась туда (например, в президентскую семью), куда вход ей был заказан. Нет, она не обезумела, как Делла (что бы там ни говорили), но ее по-детски беззаботная улыбка все чаще к концу жизни становилась резиновой, скрывая под собой все то же безысходное одиночество, все тот же невообразимый, непредставимый для обычной. — семейной — женщины жизненный пессимизм, бездонную обреченность, тщету любых порывов.)